Дэвид Дикинсон - Ад в тихой обители

Он пригласил Пауэрскорта в небольшую гостиную. Квартировал Мэтьюс в одном из дальних соборных строений, окна которого смотрели на здание капитула и северный фасад храма. Первое, что бросилось в глаза гостю, — занимавший чуть не полкомнаты рояль. Второе — обилие стеллажей с книгами (по большей части, жизнеописаниями музыкантов). Третье — груды нот на потертом ковре: Бёрд и Томас Таллис, Пёрселл и Гендель, Гайдн и Моцарт, вся хоральная классика Западной Европы. Пауэрскорт также заметил нотные сборники творений вполне земных Гилберта и Салливана [57] Уильям Гилберт (1836–1911) и Артур Салливан (1842–1900) — либреттист и композитор, соавторы ряда знаменитых комических опер. , украдкой притулившихся среди небесных гениев.

— Простите, лорд Пауэрскорт, — кивнул Майкл Мэтьюс на груды нот, валявшихся на полу. — Вы застали меня в разгар уборочной страды. Приди вы на час позже, тут сиял бы образцовый порядок.

— Ну что вы, — улыбнулся детектив. — Стоит ли извиняться. Всем нам знакомы домашние хлопоты, не предназначенные посторонним взглядам.

— Так чем могу быть вам полезен? — спросил Мэтьюс, усадив гостя в маленькое кресло около рояля.

— Полагаю, доктор Блэкстаф известил вас, что я расследую в Комптоне серию убийств?

— О, разумеется. И я молю Бога, чтобы подобное вдруг не постигло наш городок.

— Должен сказать вам, мистер Мэтьюс, что ситуация с данным расследованием требует особой осторожности. Убийца пока не найден, хотя, надеюсь, скоро мы его отыщем. И я просил бы сохранить в тайне наш разговор. Мы не встречались, мы не говорили, вы меня никогда не видели.

Молодой человек захохотал, но оборвал смех, увидев предельно серьезное лицо гостя.

— Полная, абсолютная секретность, — кивнул Мэтьюс. — Обещаю: ни слова ни одной живой душе. А теперь, лорд Пауэрскорт, — сказал он, садясь за рояль, — попробуем определить услышанный вами музыкальный фрагмент. Могли бы вы напеть мелодию?

Пауэрскорт прогудел несколько тактов. Мэтьюс правой рукой прошелся по клавишам, затем, аккомпанируя, включилась и левая рука.

— Похоже, лорд Пауэрскорт?

Детектив покачал головой:

— Близко, но начиналось все-таки как-то иначе.

— Прикройте глаза и представьте себя там, где вы стояли. Попробуем еще раз.

Прозвучал новый вступительный аккорд, за ним другой. Правая рука музыканта подбирала мелодию.

— Минутку потерпите, лорд Пауэрскорт. Кажется, я ухватываю, чем вас удивили певчие.

Опустив веки, Пауэрскорт старался вспомнить летевшие из дома ангельские голоса хористов. На этот раз милейший молодой человек угадал.

— Чудесно, чудесно, лорд Пауэрскорт. Да уж, на репетиции англиканского хора такое не услышишь.

Проиграв небольшое вступление, Майкл Мэтьюс запел сильным тенором:

— «Credo in unium Deum

Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae…»

«Верую в Бога единого, Господа Всемогущего, Создателя мира сего и небесного», — мысленно перевел Пауэрскорт.

— Кредо, дословно совпадающее с англиканским, только на древней латыни и в иной музыкальной версии, — пояснил Мэтьюс, не отрывая рук от клавиш. — Но продолжение, концовка совсем из другой оперы, — усмехнулся он и завершил исполнение пассажем виртуозных аккордов, уверенно выводя верхние теноровые ноты: — «Et unam, sanctam, catholicam et apostolicam Ecclesiam.

Confiteor unum baptisma in remissionem peccatorum.

Et exspecto ressurectionem mortuorum, et vitam venturi saeculi. Amen».

«И в святую, единую католическую и апостольскую церковь, — переводил про себя Пауэрскорт. — Признаю крещение и покаяние для прощения грехов. Уповаю на воскресение из мертвых и жизнь вечную».

— Долетевшее с репетиции комптонского хора и поразившее вас песнопение, лорд Пауэрскорт, это обет веры в католической литургии, которую служат по воскресеньям или в дни святых праздников. Этим хоралом паства как бы присягает на верность своей, единственно истинной, католической церкви. Так сказать, боевой гимн католиков.

Ассистента хормейстера из Вэллса несколько озадачил пристальный, но ничуть не удивленный взгляд гостя. Глядя в окно на уходящего детектива, Майкл Мэтьюс ломал голову над тем, что же такое творится в Комптоне, где англиканский хор разучивает католический хорал. Не найдя ответа, он вновь сел за рояль. И Пауэрскорт, шагая к станции, еще долго слышал грустно звучавшую мелодию псалма «Взыскует человек Христовой радости».

По возвращении в Ферфилд-парк Пауэрскорт получил телеграфное донесение Уильяма Маккензи. Отправленная с главного почтамта на пьяцца Сан-Сильвестро, телеграмма летела до Комптона почти трое суток. Пауэрскорт усмехнулся: не иначе как телеграфные провода кое-где по дороге сильно провисают.

«Объект благополучно прибыл к месту назначения, — обычным шифровальным кодом рапортовал Маккензи. — Основное время объект находится на совещаниях с руководством…»

Можно подумать, речь об управлении банком, а не о тайных кознях папской Коллегии пропаганды.

«Вечерами у объекта в ресторанах встречи с видными гражданами в костюмах необычного цвета…»

Господи! Да о чем это? Что еще за «граждане в костюмах необычного цвета»? Швейцарские гвардейцы из охраны понтифика? Или депутаты верхней палаты итальянского правительства, гуляющие по улицам возле римских дворцов и древних форумов в причудливо-исторических одеяниях наподобие тех, в каких заседают члены британской палаты лордов? Или рыбка на крючке Маккензи, этот патер Доменик Барбери, ужинает с наследниками апостола Петра, некими кардиналами в алых сутанах, охочими до особых римских лакомств типа «carpaccio tiepido di pescatrice» (тонкие ломтики сырой говядины с печеной камбалой) или «mignonettes alia Redgina Victoria» (телятина в тесте под соусом из восьми сыров)?

Самая важная часть донесения гласила: «Объект вместе с двумя коллегами возвращается в Лондон. Прибытие ночью в понедельник. Желательно встретить».

Подняв глаза, Пауэрскорт увидел, что подошедший Джонни уселся в садовое кресло рядом и читает «Графтон Меркюри».

Рапорт завершался криком души самого агента: «Местная пища несъедобна. Еще хуже, чем в Афганистане». Пауэрскорт улыбнулся. Бедняга Маккензи всегда и везде мучился желудком. Единственное его больное место. Однажды летом в Индии ему пришлось полтора месяца просидеть на диете из крутых яиц на завтрак, крутых яиц на обед и еще более крутых яиц на ужин. Джонни Фицджеральд утверждал, что Маккензи полегчает только в его родной Шотландии, с рационом из ячменных лепешек и слегка обваренной рыбы без соуса и специй.

— Уильяма ужасно донимает римская еда, Джонни.

— Ясное дело, Фрэнсис. Ему бы в святые отшельники, он до конца дней был бы счастлив на хлебе и воде.

— Пришло еще одно послание, — сказал Пауэрскорт. — От главного судьи графства. Боюсь, ответ не слишком ободряющий.