Дмитрий Леонтьев - Петербуржская баллада

— Скорее всего, после выходных я сама для хосписа кое-какую сумму принесу, — улыбнулась она, — предвидятся тут кое-какие деньги… пожертвование…

— Пожертвование? — насторожился директор. — Какое? От кого?

— Пока это секрет. Вот получу, тогда… Хоть посуду новую купим, халаты, белье постельное… Но это — потом. Не буду загадывать, а то вы знаете, как это бывает: загадаешь, а выйдет все так, что… Ну что ж, до понедельника, Петр Васильевич.

Из кабинета начальника она поспешила в издательство «Астра», едва успев к самому закрытию, когда директор уже недовольно поглядывал на часы и теребил в руках ключи от «Вольво».

— Извините, Виталий Петрович, — сказала она, — никак не получилось вырваться пораньше, с утра отправляла в пионерский лагерь дочку, а затем…

Директор только вздохнул в ответ и кивнул в угол кабинета, где стояли две пачки книг, завернутых в плотную коричневую бумагу. На приклеенной сбоку этикетке значилось: «Е.К.Смирнова. «Покаяние».

— Авторские экземпляры, — пояснил директор.

— Да мне же их и не донести, — испугалась она, — можно я только парочку возьму? Мне ведь и дарить-то их некому…

— Дело твое. Остальные тогда оставим на презентацию.

— Виталий Петрович, а никак нельзя без этой… без презентации? Что я там говорить буду? Все, что я сказать хотела, уже в книге сказала.

— Нет, Катерина, презентация нужна обязательно, — твердо сказал он, — то, что ты написала, — бестселлер. Книга вызовет ажиотаж, я даже рассчитываю на нечто вроде маленькой бури, землетрясения, извержения… К тому же приглашения уже разосланы, за помещение заплачено, даже если и захотим отменить, уже не сможем — поздно. До завтрашнего дня ничего не успеем.

— Боюсь я, Виталий Петрович, — призналась она.

— Теперь уже придется идти до конца, — сказал он, — ничего, я буду рядом, если что… Но стоит признаться, — он как-то странно посмотрел на Катерину, — что лично я бы на такое не решился… Смелая ты, Катерина…

— Да какая же я смелая? Просто нужно было написать об этом. Ведь сколько людей сейчас у нас в стране с пути сбились, нагрешили, а надежды на искупление не оставили ни сами себе, ни у других не попросили. Я людей, которые мне помогали, показать хотела. Сейчас кругом говорят, что человек человеку волк, что люди культивируют жестокость, насилие, непрощение. А я говорю: ложь это. Люди добрые, просто бояться их не нужно. Надо идти к ним с открытым сердцем, с искренним раскаянием, и они все поймут и помогут…

— Все равно бы не смог, — повторил директор, — ни за какие коврижки не согласился бы… Держи свой гонорар.

Он полез в сейф, вытащил две пачки денег, перетянутых бумажными банковскими ленточками, и протянул ей:

— Распишись вот тут, в ведомости… Ну все, Катерина, жду тебя, как и условились, завтра, в двенадцать часов. Не вздумай попытаться увильнуть — народу придет целая орда… Тебя до метро подбросить? Тогда забирай книги, сколько тебе надо, и пошли…

— Вот, — сказала она, положив на стол перед мужем книгу.

— Что это? — удивился он и, разглядев фамилию автора на обложке, широко распахнул глаза: — Как, когда?!

— Не хотела тебе говорить, пока не закончу все, — призналась она, — боялась, что не смогу, что не получится, что не примут… Три года писала. По строчке, по листику, и… вот…

— Да когда же ты? — не поверил он, взял книгу в руки и, раскрыв, машинально прочитал несколько строчек. — Ну, ты, мать, даешь… Даже слов не найти. И ведь утаила… Как снег на голову… Ну, тихоня! Надо же, теперь у меня жена писательница, — наконец пришел он в себя, — переплюнула меня. Куда ж нам теперь, прорабам, с интеллигенцией тягаться. Знаешь что? Это дело нужно обмыть!..

Он было поднялся из-за стола, но Катерина удержала его:

— Подожди. Прочитай сперва. Здесь про мою жизнь. Ты не все знаешь обо мне. Сначала я боялась рассказывать, думала — не поймешь. Все время откладывала. Слишком боялась тебя потерять. Каждый раз обещала себе: завтра, завтра, завтра… И вот, дотянула. Теперь не боюсь признаться: знаю — не осудишь и поймешь. Потому и говорила утром: если любишь — поймешь…

— Что-то чудное ты говоришь, — заинтересовался он, — что же такого я о тебе не знаю? Всю жизнь вместе прожили, дочка уже большая, а я все чего-то не знаю? Интересно…

— Так ведь и мне было сложно рассказать о таком. Сил не было признаться. А теперь нашла силы. В вас верю. В тебя, в дочку, оттого и силы появились… Прочитай и все поймешь.

— Хорошо, — несколько недоуменно сказал он, — в самое ближайшее время и прочитаю…

— Нет, ты сейчас прочитай, — серьезно сказала она, — а я в соседней комнате пока посижу, подожду…

Часа через четыре он вошел к ней в комнату, бледный как мел, зажав в руке недочитанную книгу, и, остановившись на пороге, тихо спросил:

— Это что? Шутка такая? Это же невозможно… Я не верю в это…

— Возможно, Леня, — так же тихо ответила она, — мы с тобой познакомились, когда мне двадцать пятый год пошел, а это все куда раньше было…

— Но как же так?! Всю жизнь вместе прожили, и вдруг такое… Почему ты мне раньше не сказала?! Нельзя же так! Да нет, шутишь ты все, — делано рассмеялся он, пытаясь отыскать в ее глазах ответ, и, отыскав, тяжело опустился на стул, обхватив руками голову, — сделала ты мне подарок… Как и обещала… Уж подарок так подарок… Как же ты могла скрывать от меня такое?

— Тебя боялась потерять, — сказала она, — ты и Анжела — вот и все, что у меня есть. Остальные ушли, отвернулись, бросили… Ты уж прости меня, прости, подлую… Но ведь я ни словом, ни взглядом старалась тебя не…

— Так, значит, вот почему ты такая тихая да покладистая, — задумчиво перебил он ее, — вот почему ты свою больницу дурацкую не бросаешь… Ай да Катерина! А я-то дурак, нарадоваться на тебя не мог…

Услышав в его голосе напугавшую ее нотку, она бросилась к мужу, упала на колени, схватила его руку, ткнулась лицом в ладонь, словно поцеловать хотела. Он вскочил, вырвал руку и отступил на шаг.

— Не надо, — покачал он головой, с презрением глядя на нее, — как же ты могла так поступить со мной?! Всю жизнь — под корень!.. Захомутала ты меня качественно, ничего не скажешь… Ох и тварь же ты, Катерина… Ох и мразь!..

— Прости меня, Леня! Я же не со зла, не с выгоды молчала, я тебя потерять боялась… Думала: сначала ты меня узнаешь, полюбишь, поймешь, что и я люблю, не могу без тебя… Я хотела начать совсем другую, новую жизнь. Искупить прошлое… Я же ради тебя на все готова…

— И на ложь, — жестко ответил он, — всю жизнь лгала, изворачивалась, хитрила… Дочь вырастили, казалось, все как у людей, а вышло вон как… Что ж ты со мной сделала? Будь ты проклята, мразь! — Он плюнул и, сорвав со стула куртку, пошел к выходу. Открыв дверь, обернулся: — Позже поговорим. Сейчас у меня даже сил нет. В голове не укладывается… Но одно знаю точно: простить тебя я уже никогда не смогу. Даже не надейся… Какая же ты все-таки мразь… Мразь!