Жан-Франсуа Паро - Дело Николя Ле Флока

Следовало поступать осмотрительно: обвинять, не сказав ничего; разить, никого не скомпрометировав; не называть громких имен и примирять непримиряемое. Все эти увертки раздражали Николя; сражение предстояло нешуточное, а среди высокого ареопага он мог найти опору и поддержку только у своего начальника. Тестар дю Ли, разумеется, ценил его заслуги, однако имел обыкновение присоединяться к мнению большинства. Если собранные Николя улики не убедят комиссию вынести приговор виновным, заседание завершится ничем, дело выведут из производства, и он никогда не сможет оправдаться от павших на него подозрений. Любое упоминание об убийстве на улице Верней продолжит порождать порочащие его слухи, и они рано или поздно дойдут до нового короля.

Разумеется, он припас несколько козырей. Семакгюс рассказал ему о встрече Авы, его кухарки-негритянки, с Юлией, бывшей рабыней госпожи де Ластерье, и теперь ему осталось только убедить Юлию повторить свои признания на суде. Корабельный хирург ответил и на еще один вопрос, давно занимавший комиссара. Не найдя ответа в книгах, озадаченный Семакгюс наконец извлек старую записную книжку, куда он заносил путевые наблюдения, описания проведенных им операций и заметки о фауне и флоре далеких стран. Книжка сопровождала его в путешествиях, и для сохранности, дабы защитить от попадания морской воды, он заворачивал ее в навощенную ткань. Среди записей он нашел упоминание о том, как в 1755 году в Мадрасе он целую ночь беседовал с буддистскими жрецами, индусским целителем и арабским лекарем. С помощью собственных заметок и тормошившего его своими вопросами Николя Семакгюс вспомнил поразившие его рассказы, и Николя получил подтверждение своим выводам. Впрочем, он не был уверен, что ему удастся убедить в своей правоте высокое начальство.

Вторник, 31 мая 1774 года

Заседание комиссии назначили на десять утра. Николя отправился в Шатле пешком. Подобные заседания всегда являлись для него испытанием, и перед началом он ощущал потребность подышать свежим воздухом. По прибытии генерал-лейтенант представил его Ленуару, плотному господину невысокого роста; его приземистая фигура являла разительный контраст с худощавой и сухой фигурой Сартина. Полное румяное лицо с чуть кривоватым носом и мягкими губами, свидетельствовавшими о пристрастии к изысканной еде, кроткий взор темных глубоких глаз. Но если как следует присмотреться, открывалась любопытная асимметрия: с одной стороны профиль являл лицо добродушное, а с другой — строгое, и даже суровое, а левый глаз, запавший и неподвижный, и вовсе пронизывал собеседника насквозь. Зачесанные спереди собственные волосы открывали высокий лоб, а по бокам были завиты в букли и уложены тремя рядами. Речь его текла плавно и спокойно.

Для заседания отвели зал еженедельных аудиенций начальника полиции. Бочком, вдоль стены проскользнувший на свое место Тестар дю Ли приветствовал коллег и бросил одобряющий взгляд на Николя. К его природной робости добавилось неподдельное смущение, ибо и Ленуар, и Сартин успели побывать в должности судьи по уголовным делам, так что он невольно оказался в окружении двух своих предшественников.

Прежде чем взять слово, Сартин приказал закрыть дверь.

— Заседание чрезвычайной королевской комиссии объявляю открытым. В задачу сегодняшнего разбирательства и ходит пролить свет на убийство дамы Жюли де Ластерье, чернокожего раба Казимира, прибывшего с Антильских островов, и господина дю Мен-Жиро, а также на злоумышления и покушения на жизнь господина Николя Ле Флока, комиссара полиции Шатле, секретаря в королевских советах, коему мы поручили расследовать вышеуказанные преступления. Документы, сведения, свидетельства и прочие доказательства, собранные нашими комиссарами, инспекторами и приставами, останутся и будут храниться в совершеннейшей тайне, ибо они затрагивают интересы короны. Господин комиссар, вам слово; мы все готовы вас выслушать.

Николя поклонился и глубоко вздохнул. В одно мгновение он пережил все предыдущие месяцы, проведенные в тревоге и поисках ответов на бесконечные вопросы, и осознал, что впервые он выступает не только как следователь и обвинитель. Он должен не только раскрыть преступление, но и отомстить — в память о женщине, с которой несколько лет его связывали нежные узы. А еще он обязан защитить собственную честь и невиновность. Уличные крики и шумы, долетавшие из раскрытых окон, вернули его к действительности.

— Господа, — начал он, — вам может показаться странным, что человек, невольно оказавшийся замешанным в интригу с трагическими последствиями и подозреваемый как главный виновник печальных событий, по велению короля провел расследование и теперь предстает в роли обвинителя. Я не добивался этой чести, она выпала мне по причине доверия, питаемого ко мне Его Величеством, а также господином генерал-лейтенантом. После этих слов я приступаю к изложению фактов, кои намерен поведать вам во всех подробностях и в соответствующей последовательности.

Сартин теребил кудри своего парика, Ленуар что-то записывал, Тестар дю Ли уставился на оратора.

— 6 января 1774 года, в четверг, — продолжал Николя, — после размолвки со своей подругой Жюли де Ластерье я в расстроенных чувствах покинул улицу Верней около половины седьмого пополудни. В квартире оставались сама Жюли, двое ее чернокожих слуг, Казимир и Юлия, органист собора Нотр-Дам господин Бальбастр, уроженец Швейцарии господин фон Мальво, и четверо неизвестных мне молодых людей. Я отправился во Французский театр, где встретил комиссара Шоре: он может это подтвердить. Успокоившись, я взял фиакр и к десяти часам вернулся на улицу Верней. Я дал кучеру столь щедрые чаевые, что, полагаю, он меня запомнил. Имея собственный ключ, я поднялся и вошел в квартиру Жюли. Теперь следует кое-что пояснить. Увидев, что гости продолжают веселиться, я почувствовал себя обиженным и решил уйти окончательно, но прежде мне захотелось забрать с кухни бутылку вина. Когда я шел на кухню, меня увидел фон Мальво, а когда я возвращался — Казимир, которого я нечаянно толкнул. Покинув улицу Верней с желанием более туда не возвращаться, я около полуночи добрался до дома Ноблекура где, почувствовав себя больным, потерял сознание. На следующий день, 7 января, в два часа пополудни, я проснулся и узнал о смерти госпожи де Ластерье. Признаю, я не могу сказать, ни что я делал, ни где бродил в беспамятстве 8-го числа между десятью часами с четвертью и полуночью.

— То есть, признаетесь, что никаких доказательств вашего времяпрепровождения в эти часы у вас нет? Хорошо, пока меня все устраивает, — промолвил Ленуар.