Жан-Франсуа Паро - Загадка улицы Блан-Манто

— Вы напугали меня, отец! Надеюсь, охота была удачной?

Так как ей никто не ответил, она подняла голову и встревоженно спросила:

— Кто вы? Кто вам позволил войти?

Николя отпустил дверь и снял шляпу. Девушка вскрикнула и подалась к нему навстречу, но быстро подавила свое желание.

— Похоже, Изабелла, я стал чужим в Ранрее.

— Как, сударь, это вы? Вы осмелились прийти после всего, что вы сделали?

Николя недоумевающе развел руками.

— А что я сделал, Изабелла? Я всего лишь слепо доверял вам. Пятнадцать месяцев назад, подчиняясь вашему отцу и своему опекуну, я уехал, не попрощавшись с вами. Кажется, вы тогда гостили в Нанте у тетки. По крайней мере, мне так сказали. Я уехал в Париж, и с тех пор не получил от вас ни единой весточки, ни одного ответа на свои письма.

— Сударь, это мне пристало жаловаться…

— Я думал, раз вы дали мне слово… И был глуп, что поверил коварной обманщице…

У него не хватило дыхания, и он умолк. Изабелла в изумлении смотрела на Николя. Ее глаза цвета морской воды наполнились слезами, но он не знал, слезы ли это гнева или же стыда.

— Сударь, вы ловко поставили все с ног на голову.

— Можете смеяться сколько хотите, но ведь именно вы, коварная, заставили меня уехать.

— Коварная… но почему? Я вас не понимаю. В чем вы усматриваете коварство?

Николя зашагал по комнате, потом вдруг резко остановился — прямо перед портретом Ранрея, сурово взиравшего на них из овальной рамы.

— Всегда одно и то же, испокон веков… — сквозь зубы пробормотал он.

— Что вы там такое говорите, с каких это пор вы разговариваете с портретами? Или же вы, господин-который-разговаривает-сам-с-собой, считаете, что он вам ответит? Может, даже выйдет из своей рамы?

Неожиданно Изабелла показалась ему легкомысленной и бездушной.

— Коварная — это вы. Коварная, — мрачно повторил Николя, приближаясь к девушке.

Кровь бросилась ему в голову, в ярости он сжал кулаки и теперь смотрел на Изабеллу сверху вниз. От испуга она разрыдалась, и он вновь увидел перед собой маленькую девочку, прибегавшую к нему выплакать свое детское горе. В то время он умел ее утешить. При этом воспоминании от ярости его не осталось и следа.

— Изабелла, что с нами происходит? — спросил он, беря ее за руку.

Девушка прижалась к нему. Он поцеловал ее в губы.

— Николя, — пролепетала она, — я люблю тебя. Но отец сказал мне, что ты едешь в Париж и там собираешься жениться. И я решила больше никогда тебя не видеть. Поэтому велела сказать тебе, что уехала в Нант к тетке. Но я не хотела верить, что ты нарушил нашу клятву. Мне было очень плохо.

— Как ты могла так думать обо мне?

Боль, терзавшая его много месяцев подряд, бесследно испарилась, а на ее место хлынула огромная волна счастья. Он нежно прижал Изабеллу к груди. Они не услышали, как открылась дверь.

— Довольно! Вы забываетесь, Николя… — раздался у него за спиной суровый голос.

С охотничьим хлыстом в руке на пороге стоял маркиз де Ранрей.

Все трое замерли, словно превратились в статуи. А может, просто время остановилось? Или над ними простерла свой покров вечность? Но живые неподвластны вечности, и дальше все пошло своим чередом. Ужасное воспоминание о том, что случилось после, долгое время преследовало Николя по ночам, не давая ему спать.

Он выпустил из объятий Изабеллу и медленно повернулся к крестному.

Оба мужчины были одного роста, и охвативший их гнев делал их до боли похожими друг на друга. Первым заговорил маркиз.

— Николя, я хочу, чтобы вы оставили Изабеллу.

— Сударь, я люблю ее, — на одном дыхании выпалил молодой человек.

И он шагнул к девушке. Она смотрела то на него, то на отца.

— Отец, вы меня обманули! — наконец воскликнула она. — Николя любит меня, и я люблю Николя.

— Прекратите, Изабелла, оставьте нас! Мне надо поговорить с этим молодым человеком.

Изабелла схватила Николя за руку и сильно сжала ее, вложив в этот жест все, что не смогла ему сказать. Он побледнел и зашатался. Она выбежала из комнаты, обеими руками поддерживая складки своей юбки.

Ранрей, вновь обретший привычное спокойствие, тихо произнес:

— Николя, ты понимаешь, что мне все это очень неприятно?

— Сударь, я ничего не понимаю.

— Я не хочу, чтобы ты продолжал встречаться с Изабеллой. Ты меня понял?

— Да, сударь, понял. Конечно, я всего лишь подкидыш, которого подобрал и воспитал святой человек, но человек этот умер, и я должен исчезнуть.

Тут голос его задрожал:

— Но знайте, сударь, я готов умереть за вас.

Поклонившись, он направился к двери, однако маркиз, положив руки ему на плечи, удержал его:

— Сейчас ты не можешь понять, мой крестник. Но поверь мне, настанет день, и ты все узнаешь. Пока я не могу тебе ничего объяснить.

Неожиданно Ранрей показался Николя усталым и согбенным. Но, не дав волю чувствам, он стряхнул с плеч руки маркиза и вышел.

В четыре часа молодой человек на всем скаку вырвался из Геранда, уверенный, что больше никогда туда не вернется. В Геранде остались еще не погребенный гроб, почтенная домоправительница, рыдавшая посреди опустевшего дома, его детские иллюзии и надежды. Твердо решив забыть об этой поездке, Николя, словно обезумев, мчался, стараясь поскорее покинуть родные места.

Словно во сне, он проносился мимо лесов и рек, городков и селений, останавливаясь только для того, чтобы сменить коня. Он смертельно устал, и в Шартре купил место в почтовой карете.

Он сел в карету в тот день, когда старуха Эмилия, сама того не желая, выследила на Монфоконе двух подозрительных субъектов.

Воскресенье, 4 февраля 1761 года.

Возвращение в Париж было сравнимо с прыжком в ледяную воду. Николя словно очнулся от затяжного сна.

Глубокой ночью почтовая карета прибыла на центральную станцию на площади Шевалье-о-Ге, прибыла с опозданием, так как дороги во многих местах размыло, а кое-где и затопило полностью. Такого Парижа, который предстал перед ним в тот вечер, он еще не видел. Несмотря на холод и поздний час, в городе царило безудержное веселье. Его моментально окружили, затолкали, задушили в объятиях и вовлекли в лихо отплясывающий хоровод людей в размалеванных масках. Вокруг все галдели, буйствовали, размахивали руками и предавались самым невообразимым безумствам.

Кучка шутников в сутанах, стихарях и квадратных шапочках тащила на погост соломенное чучело. Какой-то тип, обрядившись священником и нацепив на шею епитрахиль, исполнял обязанности служителя культа. Похоронную процессию сопровождали девицы в монашеских одеяниях и с огромными, как у беременных, животами; изображая плакальщиц, они оглашали воздух воплями, воздевая руки к небу. При свете факелов процессия двигалась по улице, и всех, кто встречался у нее на пути, священник благословлял свиной ножкой, макая ее в соленую воду. Охваченные неистовым весельем, участники процессии кривлялись и приставали к прохожим; особенно буйствовали женщины.