Дэвид Дикинсон - Покушение на шедевр

Гейнсборо? — подумал он про себя. Нет, одного Гейнсборо он уже только что отправил. Сэр Томас Лоренс? Орландо всегда чувствовал своего рода духовную близость с Лоренсом: этот чудак заработал в своей жизни несколько состояний и не смог сохранить ни одного. Хоппнер, немного опередивший их по времени? Зоффани, которому, судя по имени, надо было бы родиться греческим философом и вечно спорить с Сократом на афинской площади? Нет, решил он; ни тот, ни другой, ни третий. Сэр Джошуа Рейнолдс — вот кто ему нужен. Он торжественнее, чем Гейнсборо, и именно он вернул в английскую живопись итальянскую технику письма. Мистер и миссис Блэк… Парный портрет или одиночный? Когда Рейнолдс находился на вершине славы, одиночные портреты ценились дешевле. Любопытно, мелькнуло у него в голове, сейчас тоже так? Да нет, вряд ли.

Орландо обернулся и посмотрел на висящую поблизости цитату. Ими были увешаны все стены Большой галереи — Блейн выписывал их из трудов по истории искусства и книг о старых мастерах. Эта была одной из самых любимых:

«В основании пирамиды были сложены маски, накладные бороды, маскарадные костюмы и т. п.; выше разместились книги латинских и итальянских поэтов, в том числе „Моргайте“ Пульчи, Боккаччо и Петрарка, драгоценные пергамента и манускрипты с миниатюрами; еще выше лежали украшения и туалетные принадлежности женщин, духи, зеркала, вуали, парики; следующий слой составляли лютни, арфы, доски для шахмат и триктрака, игральные карты; наконец, обе верхних ступени состояли из картин, в основном изображений красавиц…» [27] Перевод А. Махова.

Это были слова из книги Якоба Буркхардта «Культура Италии в эпоху Возрождения», опубликованной лет сорок назад, — ее первое издание занимало почетное место на книжных полках Орландо. Здесь в точности описывался порядок, в котором вещи были размещены на костре во время Великого аутодафе, устроенного доминиканским монахом Савонаролой во Флоренции в 1497 году, — несомненно, он лично руководил этой процедурой. Когда Орландо перечитывал этот отрывок, его всегда охватывала гордость за свою профессию. Выше всего остального — над книгами, над масками, над аксессуарами, служащими для подчеркивания женской прелести, над музыкальными инструментами — монахи положили картины, в основном с изображениями красавиц. Орландо мог сделать миссис Льюис Блэк настоящей красавицей, достойной любого костра.

Он подумал о своей собственной красавице, ввергнутой в иное пламя — пламя брака с нелюбимым человеком. Орландо вдруг вспомнил ту ночь, когда он влюбился в Имоджин, через три недели после их знакомства. Вернувшись к высокому окну, он устремил взор на заброшенный сад, где лил дождь, и целиком отдался воспоминаниям. Это произошло на балу, устроенном в одном из самых романтичных домов Англии. Небольшой по размерам и окруженный рвом, он мог похвастаться тремя убежищами, где в годы правления Елизаветы прятались гонимые государством иезуиты. Имоджин страшно заинтересовалась этими убежищами. Она забралась в одно из них и потребовала, чтобы Орландо закрыл потайную дверь по крайней мере на десять минут: ей хотелось понять, каково было несчастным иезуитам.

Тогда только началось лето, припомнил Орландо. С двух сторон дома, вдоль рва, был сооружен навес; они с Имоджин протанцевали под ним чуть ли не всю ночь. Потом они поужинали омарами, запивая их розовым шампанским, и земляникой; они сидели на самом краю рва, и их ноги почти касались зеленоватой воды. Орландо помнил, что несколько капель земляники упали на манжету его сорочки. Высохнув, они стали похожи на кровь.

Когда забрезжил рассвет, Орландо и Имоджин были уже так страстно влюблены друг в друга, что остальные танцующие расступились, освобождая им место. Они словно находились в центре заколдованного круга — круга любви, такой яркой, что она слепила глаза их соседям по деревянной танцплощадке. Орландо помнил охвативший его экстаз: благоговение перед красотой и грацией девушки, которую он держал в объятиях, было таким сильным, что он будто вырвался за пределы собственного тела. Орландо снова посмотрел на цитату из книги Буркхардта. Наверное, пламя их любви было чересчур ярким. Наверное, они сгорели в нем, как все те свидетельства человеческой суетности — в костре Савонаролы.

Когда музыка перестала играть, они пошли прогуляться под мягкими утренними лучами. Птицы уже давно проснулись и радостно приветствовали начало нового дня. В полях блестела роса. Он признался Имоджин в любви под огромным платаном, которому была не одна сотня лет. Возможно, в прошлом это дерево давало приют и другим влюбленным.

В последующие дни — почему его воспоминания всегда полны яркого солнечного света, подивился Орландо, неужели раньше никогда не шел дождь? — они встречались и гуляли по Гайд-парку, смотрели на лоснящиеся бока лошадей на Роттен-Роу, [28] Аллея для верховой езды в Гайд-парке. а потом шли мимо статуи принца Альберта, чтобы полюбоваться другим кругом — Круглым прудом в Кенсингтон-Гарденс. Однажды он повез Имоджин в Виндзор и катал ее в лодке по Темзе. На ней была шляпка с широкими полями для защиты от солнца, и она удобно устроилась на подушках в кормовой части лодки — лицо в тени, рука лениво касается воды, глаза устремлены на ее спутника. Они поднимались вверх по течению, и городской шум постепенно затихал вдали. Могучий замок, серый и грозный даже на солнечном свету, словно бы усыхал в размерах. Слышалось только пение птиц да тихий плеск весел, которыми взмахивал Орландо.

— Сравню ли с летним днем твои черты? — прошептал Орландо. —

Имоджин рассмеялась.

— В эту игру можно играть вдвоем, — сказала она. — Монахини очень хорошо знали шекспировские сонеты. Во всяком случае, большинство из них.

Они причалили к берегу и привязали лодку под двумя плакучими ивами — вода здесь, в тени, была темной и прохладной. Потом отправились на короткую прогулку среди пустынных лугов.

Рука Имоджин была обвита вокруг талии Орландо. Вдруг девушка остановилась и посмотрела прямо в его синие глаза.

— Мы с тобой тоже не жалкие куклы, правда? — спросила она. — И нам не страшны угрозы времени?

Когда он вернулся из Монте-Карло, Имоджин встретила его на перроне. Он признался ей в проигрыше, в том, что у него нет капитала, который мог бы обеспечить их будущее, а она, по своему обыкновению, ответила ему лишь беззаботным смехом.