Дэвид Дикинсон - Покушение на шедевр

Пью остановился. Присяжные не сводили глаз с Розалинды Бакли. Судья тоже. И газетчики уставились на нее — ведь им предстояло как можно живее изобразить в своих очерках поведение свидетельницы. Только Пауэрскорт не смотрел на миссис Бакли. Он смотрел на человека, сидящего на скамье подсудимых, — Хорас Алоизиус Бакли то открывал рот, то закрывал его, словно очень хотел что-то сказать и не мог.

— Мне думается, миссис Бакли, — возобновил Пью свою обвинительную речь, — что вы сочли необходимым совершить и второе убийство. Возможно, в тот вечер Томас Дженкинс был в Лондоне и столкнулся с вами после убийства Монтегю. А может быть, вы думали, что он вас подозревает, и не были уверены, станет ли он держать рот на замке. Вероятно, вы опасались, что он выдаст вас полиции. И тогда вы снова поехали в Ричмонд и приобрели там вторую фортепианную струну.

Пью взял со стола вещественное доказательство номер один и показал его миссис Бакли. Его руки стали совершать медленные движения: Пауэрскорт мог бы поклясться, что он складывает струну в форме петли.

— Итак, миссис Бакли, полагаю, что вы отправились в Оксфорд, прихватив с собой не только струну, но и один из галстуков вашего мужа. Вы бросили его там, на месте преступления, чтобы в убийстве Томаса Дженкинса обвинили вашего собственного мужа. И там тоже были обнаружены две вымытые чашки; это позволяет нам предположить, что и мистеру Дженкинсу вы подсыпали в чай опиум или нечто подобное. Вы забрали у него из стола бумаги с той же целью, с какой очистили стол Кристофера Монтегю: а именно, надеясь сбить с толку следствие. Полагаю, миссис Бакли, что вы виновны в обоих этих убийствах. Я прав?

Единственным, что нарушало тишину в зале, были рыдания, доносящиеся со свидетельского места. Пью вынул большой белый платок и протянул его свидетельнице.

— Соберитесь с силами, миссис Бакли, — сказал он. — Вам нужно ответить всего на один вопрос. Я снова заявляю, что вы совершили оба этих убийства. Это правда?

Розалинда Бакли по-прежнему не отвечала.

— Я спрашиваю еще раз, миссис Бакли, — теперь Пью говорил с ней так, будто утешал плачущего ребенка. — Это правда?

Розалинда Бакли подняла взгляд на судью.

— Я должна ответить на этот вопрос, милорд?

Судья Браун хорошо знал законы.

— Вы не обязаны обвинять себя, миссис Бакли, — твердо сказал он. — У вас есть право хранить молчание, если хотите.

Розалинда Бакли опустила глаза. Еще раз вытерла их платком. Пауэрскорт заметил, что все вокруг затаили дыхание.

— Да, — наконец прошептала она, — почти все это правда.

Вдруг со скамьи подсудимых раздался крик. Пускай Хорас Бакли и не хотел умирать, но в этот момент он не чувствовал ничего, кроме всеподавляющей жалости к жене.

— Нет! Нет! — закричал он. — Это неправда! Неправда! Это я их убил! Обоих! Пожалуйста, верьте мне!

— Тишина в зале! Уведите обвиняемого! Заприте его!

Позже сэр Руфус вынужден был признать, что никогда еще не видел судью Брауна в таком гневе. Когда Хораса Алоизиуса Бакли выводили из зала, он плакал. Миссис Бакли была в полуобмороке. Судья в очередной раз поднял свой молоточек и яростно обрушил его на стол.

— Заседание откладывается до трех часов дня, — объявил он. — Сэр Руфус, мистер Пью, инспектор Максуэлл, старший инспектор Уилсон — я попрошу всех вас прибыть ко мне в кабинет ровно в половине второго.

Первый американец явился к Уильяму Аларику Пайперу незадолго до десяти. Корнелиус Скотман с недоверием воззрился на новую вывеску над входом в галерею. Еще более недоверчивым взглядом он наградил самого Пайпера, лично вышедшего ему навстречу.

— Как мило с вашей стороны навестить нас в столь ранний час, мистер Скотман. Обратите внимание, — он эффектным жестом указал на слова «Галерея Солсбери», — новая фирма, подобно мифическому фениксу, восстанет из пепла старой. Но входите же, мистер Скотман, у меня есть что вам рассказать и показать. Я не бездельничал со дня нашей последней встречи.

Пайпер усадил американца в своем маленьком кабинете. Он поведал ему о предательстве Декурси, о том, как партнерство, основанное на доверии, лопнуло по вине этого негодяя. Он поведал Скотману о том, что все контакты с художником, подделывавшим картины, осуществлялись только самим Декурси; о том, как фальшивки поступали в галерею, спрятанные в общем потоке картин; о том, как Декурси рассказывал ему, что обнаружил эти полотна в загородных особняках, владельцы которых находятся в стесненных обстоятельствах и потому согласились расстаться с долей фамильного наследия.

— Я думаю, мистер Скотман, — продолжал Пайпер, — что даже в Америке, этой стране свободы и огромных возможностей, гнилое яблоко иногда умудряется попасть в кадушку и испортить все ее содержимое. Буду счастлив, если это не так. Я очень надеюсь, что вам в своей стране не доведется столкнуться со столь гнусным предательством, что подобное может произойти только в нашей декадентской, прогнившей Европе.

Пайпер сокрушенно покачал головой. Скотман не слишком ясно представлял себе, что означает слово «декадентский», однако не мог не признать, что и его соотечественники порой бывают способны на низкие поступки.

— Боюсь, мистер Пайпер, — сказал он, — что даже в Америке мы почти ежедневно сталкиваемся с таким поведением. Считается, что богатство в моей стране должно быть наградой за честность и упорный труд. Однако многие пытаются заполучить его с помощью лжи и обмана.

Такое криводушие заокеанских жителей, казалось, весьма огорчило Пайпера.

— Как это печально, мистер Скотман! Но дела должны идти своим чередом. Человек должен работать. Он должен выполнять свой долг, следовать своему призванию. Пойдемте наверх, я хочу вам кое-что показать.

Пайпер первым поднялся в маленький зал на верхнем этаже. Там уже покоились на мольбертах шесть картин; на обнаженные женские тела падал мягкий свет.

— Смотрите, мистер Скотман, — сказал он, — вот подлинник вашей «Спящей Венеры» Джорджоне. Без моего ведома этот подлец Декурси отправил ее в свою подпольную мастерскую и изготовил копию. Она стоит напротив.

Две обнаженных Венеры мирно спали в лучах летнего солнца неподалеку от итальянской деревушки. Скотман внимательно осмотрел обеих.

— Разумеется, от фальшивки я избавлюсь, — заметил Пайпер, набрасывая покрывало на работу Орландо Блейна. — А вот первые четыре из тех одиннадцати картин, которые вы заказывали дополнительно.

Еще четыре нагие красавицы — одни пышные, другие постройнее — дремали на кроватях и диванах, услаждая взор Корнелиуса Скотмана. Он уже видел, как эти полотна висят на стенах его новой галереи, пристройки к основному дому. И предвкушал, как после долгого трудового дня заглянет туда, чтобы отдохнуть душой, любуясь на свои сокровища.