Филип Гуден - Бледный гость

Смерть лесного дикаря многих огорчила, но и только. Приготовления к свадьбе не были приостановлены или даже омрачены этим событием, поскольку и прежде не вызывали слишком уж большой радости в Инстед-хаусе. Разумеется, на кухне, в этом рассаднике сплетен и слухов, пошли разговоры и причитания, откуда они распространились потом на все поместье. Мы же, новоприбывшие, восприняли это известие практически безучастно (я по понятным причинам помалкивал о двух своих встречах с Робином).

Впрочем, когда случаются подобные вещи, как бы далек ты ни был от них, неприятный осадок держится день-другой. И как раз на эти дни выпадал самый разгар лета. С тех пор как мы приехали сюда, рассветы стали еще прозрачнее, теплее и ярче. Целый день небо оставалось чистым, а к вечеру закатное сияние окутывало особняк роскошными золотистыми переливами. И как резко контрастировала со всем этим великолепием июньской благодати смерть несчастного!

Я расспросил Дэви о том, что говорят насчет самоубийства Робина, – вернее, паренек сам отыскал меня, чтобы поведать свежие слухи.

– Одни считают, что он повесился, потому что сошел с ума.

Я подумал, что это вполне правдоподобная версия, если вспомнить более чем странное поведение дикаря и его небылицы. А кто не свихнется в таких условиях? Однако я напомнил себе, что самое простое объяснение чаще всего не выдерживает критики.

– Кое-кто же говорит, что его вздернули, сэр, потому как он увидел то, чего не следовало.

– И кто же мог его повесить, Дэви?

– Феи и лесные духи, конечно.

Что ж, даже если Робин и провинился перед ними, вряд ли вся эта лесная мелюзга смогла бы с ним справиться, из-за хрупкости сложения и крошечных размеров. По крайней мере сведения о габаритах эльфов, вроде Паутинки и Горчицы, сообщал нам мастер Шекспир в своей пьесе.

– Сомневаюсь, что это они, Дэви, – сказал я.

– Прошу прощения, сэр, но вы, благородные люди из Уайтхолла, вряд ли слышали что-нибудь о наших обычаях и поверьях.

Я не стал с ним спорить и спросил, что еще болтают.

– Кит, один из наших, считает, что Робин продал дьяволу душу и тот просто забрал причитающееся. Но Кита слушать – только время тратить. Угрюмый он тип. Его не любят, да и сам он людей не жалует. Только и слышишь от него: «Катитесь вы все к…» Ну в общем, к тому, чье имя нельзя упоминать. И все-таки…

– Да?… – подбодрил я Дэви.

– И все-таки, сэр, Одри с кухни говорит, что прекрасно разглядела ноги Робина. И одна из них была… была с копытом. Она так говорит.

Дэви опасливо огляделся, даже съежился, и дрожь пробежала по его щуплому телу.

Я засмеялся:

– Ну, тут я могу вас с Одри успокоить. Мне приходилось видеть ноги Робина. И поверь мне, они были вполне человеческими, хотя и грязноватыми.

– Вы уверены, сэр? Тот… тип, про которого нельзя говорить… Он очень хитер!

– Робин был человеком, как мы с тобой. К тому же ты сам говорил, что он и мухи не обидит и даже приносит удачу.

Кажется, можно было и не повторяться для пущей убедительности: Дэви склонен был верить мне без оглядки.

– Не знаю, что и думать, сэр. Пожалуй, вам в Уайтхолле виднее.

– Вот и прекрасно, – подвел я итог.

Хотя на самом деле ничего прекрасного тут не было. Что-то не вязалось, что-то с самоубийством Робина было не так. Разумеется, в чепуху про дьявола я не верил. Однако мне потребовалось время, чтобы понять, что же именно меня беспокоит.

Его похоронили очень быстро, я бы сказал, поспешно, несколько часов спустя после снятия с дерева. И не на кладбище, прилегавшем к ближайшей церкви (как раз в Сбруйном Звоне), а в дальней стороне леса, на дикой земле, где он вел свою странную жизнь. В двух вещах Робину все-таки повезло – если можно так выражаться в отношении мертвых – он избежал многолюдной похоронной процессии и сердце ему не пронзили, как это практикуется с теми, кто наложил на себя руки.

Несколько рабочих, под руководством управляющего, сняли труп, завернули в саван и закопали его в наспех вырытой, неглубокой яме. Священника все же пригласили произнести несколько слов над импровизированной могилой. Вряд ли можно говорить о настоящей заупокойной службе, ведь самоубийцы обрекались на вечные адские муки, – но облегчение та речь душе Робина, наверное, все-таки принесла, так же как и самому пастору, выполнившему свой христианский долг.

Помню, мой отец однажды хоронил человека, труп которого выловили в реке. Люди в Мичинге говорили, что он утопился, но отец был уверен, что юноша просто оступился, и его унесло течением. Хотя на дворе тогда было лето, и река стояла низко, а течение было слабым.

– Тем не менее, – говорил отец, – раз никто не видел, как молодой человек совершает самоубийство, и раз никто не располагает достоверной информацией о том, что он собирался это сделать, значит, он заслуживает погребения по христианскому обычаю. И пока я священник, никто не переубедит меня.

Наверное, здешний пастор был чем-то похож на моего отца.

По крайней мере Робин был похоронен надлежащим образом.

Но не забыт. Наоборот, появилось странное ощущение, что он где-то поблизости.

Слухи множились, а их разнообразие росло как на дрожжах. Особенно популярны были истории вроде той, что рассказал мне Дэви: будто бы это все происки дьявола или лесных эльфов, что Старый Ник пришел за душой Робина, и так далее. Мучивший же меня вопрос основывался на более практичных и земных соображениях. Он бы и не возник, не узнай я случайно, что веревка, на которой повесился Робин, была сохранена. Управляющий крестьянами, скользкий тип по имени Сэм, решил, видимо, что ее неплохо оставить «на память».

Я слышал, что веревки, на которых вешали в Тайберне, [10]палачи после казни разрезали на небольшие части и продавали по нескольку шиллингов за штуку, потому что считалось, что пот и жир висельника обладают целебными свойствами. Также я слышал, что безнадежно больные выкладывали большие деньги, чтобы им позволили приложить к больным частям тела свежеотрубленную голову. Как я и говорю, до сих пор я только слышал о подобных вещах, но, похоже, тут я столкнулся с ними впрямую.

Однако оказалось, что Сэм просвещен в данном деле меньше, чем лондонские жители. Он действительно сохранил веревку, но не для того, чтобы заработать на чьем-либо несчастье, во всяком случае не тем способом, что предполагалось. Простаков на ферме и по поместью достаточно, так что он решил брать полпенни за демонстрацию веревки и пенни – за позволение ее потрогать. Чем он собирался заманивать посетителей, я не знаю. Возможно, обещаниями, что веревка исцеляет слепоту и хромоту. Или просто хотел сыграть ни благоговейном страхе, свойственном человеку, когда он видит (или трогает) что-то связанное со смертью Да, скользким типом был этот Сэм. Так поведала Одри, разумеется, через своего ухажера Фолла.