Филип Гуден - Бледный гость

Почему-то я чувствовал себя каким-то преступником, пойманным в капкан и беззащитным. Я спокойно улыбнулся. По крайней мере, губы мои совершили что-то подобное.

– Спрашиваю вновь, что вы видели?

– Ничего, – ответил я наконец.

– В покоях миледи вы рассказали другое.

– Вас я ни разу не упоминал.

– Но что вы поведали судье?

– Что бы ни поведал, теперь это не имеет значения. Письменные показания в седельной сумке судьи Филдинга.

Сказав это, я уже жалел о своих словах, ведь я практически предоставил Освальду прекрасный повод для того, чтобы напасть на Филдинга, пока тот едет по равнине… если этого уже не произошло. У меня похолодело в животе. Вспомнить только, как долго я ждал, что жеребец судьи покажется перед моими глазами. Возможно, дворецкий уже разделался с Филдингом и теперь собирается покончить с последним свидетелем против него. Прежде я не слишком задумывался над тем, что Освальд может быть участником тех ночных событий. Но теперь, разве слова и поведение дворецкого не доказывали его причастность?

Я увидел, как он, широко расставив ноги, заносит свои длинные руки над головой. Должно быть, камень в них был тяжелым. Вершина плиты, на которой он стоял, была всего в семи футах от моей макушки. Так что промах исключен. И если, швырнув камень, Освальд не убьет меня, то, конечно, сильно потом, не спеша, прикончит. Я не мог выбраться из тесного убежища, ставшего для меня ловушкой, или выбрался бы недостаточно быстро, чтобы избежать удара по голове. В детстве я видел, как мальчишки забивают камнями раненую птицу, – я и сам это делал, и теперь мне за это очень стыдно. Но нанести удар – несложно.

Меня передернуло в ожидании того, когда упадет камень. Стоило, наверное, свернуться калачиком, чтобы защитить голову от удара, но это означало бы сдаться на милость врага, и что-то во мне решительно против этого восставало. Секунды казались часами, что там – вечностью. Освальд все еще громоздился надо мной с воздетыми руками, будто сам окаменел.

– Стой!

Он уже готов был к броску, но, когда я закричал, остановился. Полагаю, швырнуть обломок камня в беззащитную жертву не так уж и просто. Даже в самом черством сердце может таиться сомнение. Так и случилось с Освальдом. А может, всему виной мой окрик. Во всяком случае, дворецкий своего дела до конца не довел.

И это дало возможность Адаму Филдингу приблизиться на достаточное расстояние, чтобы застать злодея врасплох, – ну почти так. Я заметил, как судья крадется по глыбе позади Освальда, и крикнул, чтобы отвлечь внимание дворецкого (а также в слабой надежде избежать того, что мне размозжат голову). Освальд развернулся назад, чувствуя чье-то присутствие за спиной. Простым ударом Филдинг оттолкнул его. Или же Освальд потерял опору под ногами из-за тяжелого камня, который держал в руках.

Толкнули его, или он сам виноват, развязка была единственно возможной. Повалившись назад, он ударился головой о глыбу и упал в ту самую щель, где сидел я. Тело его соскользнуло и обмякло на траве Освальд лежал в удивительно спокойной позе, будто решил вздремнуть, руки и ноги раскинуты в стороны, голова прислонена к основанию плиты под таким наклоном, под каким голов я в жизни не видел. На его груди лежал камень, тот самый, которым он собирался расколоть мой череп.

– Как вы себя чувствуете?

О, ради этих ощущений можно было бы пожертвовать целостью головы и мозгов! Ведь Кэйт вновь хлопотала надо мной, прямо как после той первой переделки в Солсбери. По правде говоря, раны мои не были сколько-нибудь тяжелыми. Порезы и уколы от шипов ежевики, а также множественные болезненные ушибы на боку, там, где я приложился ребрами к торчавшему из земли камню, когда упал на землю. Ничего особенного. В конце концов, прочим в этом моем приключении повезло меньше – смерть от веревки, утопление, падение с высоты, даже смерть на солнечных часах.

– Хмм, – произнесла Кэйт, разглядывая посиневший участок кожи под моими ребрами, – выглядит ужасно.

Мы сидели в гостиной, там, где я беседовал с ее отцом две недели назад. В Солсбери было погожее утро, яркий солнечный свет и свежий сельский воздух проникали в распахнутые окна, чуть смешиваясь с запахами и звуками городка. Кэйт настаивала на доскональном осмотре, в границах пристойного, конечно. Было очень приятно, поверьте, наблюдать за ней в образе сестры милосердия.

– Все не так уж и плохо, – вымолвил я мужественно.

– Жаль, нельзя было оказать вам помощь раньше, тогда бы мы смогли использовать традиционное средство от таких ушибов.

– Какое?

– Жареный конский навоз.

– О да, какая жалость.

– Только его следует применять сразу же, иначе толку мало. Так что придется вновь положиться на подорожник.

– Ничего, – сказал я, – жить буду.

Потом, когда Кэйт ощупывала мои ноги, она обнаружила шрам от колотой раны, которую я получил прошлой зимой в Уайтхолле. Перестав морщиться от боли, я обнаружил, что девушка потрясена увиденным. По меньшей мере именно так я объяснил себе выражение ее лица.

– Еще одно приключение, – произнес я свойским тоном. – Кое-кто пытался меня убить.

– Кажется, для вас это вошло в привычку.

Я пожал плечами:

– Лондон, что скажешь.

– Ах да, вы предупреждали, это безнравственный город. Подмастерья диких нравов и отчаянные отставные солдаты.

– Я думал, вы этого не знаете.

– Я скоро туда снова еду.

– Правда? – Я не смог скрыть радости ни в голосе, ни на лице. – Собираетесь навестить тетушку в Финсбери-филдс?

– У вас прекрасная память, Николас.

Мне хотелось сказать, как я могу позабыть что-нибудь, связанное с вами, Кэйт. Но вместо этого я ограничился объяснениями насчет актеров и памяти, как и в случае с ее отцом на обратном пути в Солсбери.

– Что ж, поскольку вы будете в столице, Кэйт, я настаиваю, чтобы вы пришли на представление слуг лорд-камергера.

– Но я уже видела ваш «Сон в летнюю ночь».

– Однако вы не видели пьес в нашем собственном доме.

– В доме?

– Я имею в виду театр «Глобус».

– Ваш друг Уилл Фолл уговаривал меня сделать то же самое.

Очередной приступ ревности.

– Ах да. Вам понравилось путешествие?

– Да, очень. Он очень мил, не правда ли? Ваш друг Фолл.

Я что-то не совсем понимал. Одобрение? Или пренебрежение? Или насмешка? Поэтому я пустился убеждать Кэйт посетить наш театр, объясняя, что представление в Инстед-хаусе нельзя сравнивать с нашей игрой на настоящей сцене.

– И кроме того, впечатление от нашей работы в Инстед-хаусе затмили события, случившиеся после, – добавил я, повторяя слова священника Брауна из Сбруйного Звона. – Это был не повод для веселья, но прелюдия печали. Нет, вы обязаны увидеть нас во всем блеске и великолепии.