Элизабет Редферн - Музыка сфер

— Не следует уходить одной с иностранцами. Ты же знаешь, от них всего можно ждать. Сколько раз мне повторять?

Наверное, другая служанка заметила, как она ушла, и наябедничала. Присс нахмурилась от досады, но Джош успокаивающе погладил ее по плечу.

— Ну, во всяком случае, ты вернулась. И он щедро тебе заплатил?

Присс полегчало. Сегодня он был добрым. Может, попозже заберет ее в свою комнату расспросить.

— Он заплатил достаточно.

Джош презрительно усмехнулся.

— Бьюсь об заклад, ничего ты с него не получила. У них же ничего нет, кроме одежды, что на них, у французов этих.

Присс, возмутившись, выудила из кармана одну монету.

— Вот погляди! Погляди. Что ты скажешь, если услышишь, что он дал мне их целый кошелек.

Джош повертел монету в пальцах и опять усмехнулся.

— Целый кошелек? Скажу, что тебе это приснилось, девочка. И даже за одну такую все равно не стоит вязаться с иностранцами и рисковать собой.

Но Присс заметила в его голосе заслуженное одобрение. Он отдал ей монету назад, и она нежно ее поцеловала, прежде чем спрятать.

— Я знаю, что делаю, — сказала она.

Джош кивнул.

— Ну, ясно, что ты пришлась ему по вкусу. Ты думаешь, он придет еще?

Присс догадалась, что он прикидывает, как это золото попадет на его игорные столы.

— Не знаю. Он как будто был не в себе.

— Перебрал чего-то покрепче эля, а?

— Наверное. — Присс нахмурилась. — Ему будто что-то виделось. Твердил про какую-то там… имя такое странное.

— О? — Джош наклонил голову все еще благодушно. — Так какое же это имя?

— Селена! — с торжеством вспомнила она. Ей нравилось, как оно звучало. — Селена, вот какое. И он еще бормотал что-то про звезды, хотя небо было черней смолы и ни одна звезда нигде не светила.

Кто-то за соседним столиком потребовал еще эля. Джош зажал большими кулаками несколько пинтовых кружек.

— Похоже, святоша, у которого похоть взяла верх над лицемерной душонкой. А теперь, Присс, сбегай-ка на задний двор, будь так добра, принеси пару поленьев, ладно?

Присс побежала наружу к спуску в подвал, где хранились дрова. Хотя ветер и стих, дождь все лил, но она его даже не заметила. Мысли ее были заняты золотыми монетами у нее в кармане и всем, что она могла на них купить.

И вот тут она услышала твердые шаги, быстро приближающиеся к ней по проулку, пересекавшему задний двор «Голубого колокольчика». Сжимая охапку поленьев, она побежала к свету, льющемуся из двери трактира. Может, карманник или стражник. В любом случае ничего хорошего не жди.

Но она опоздала. В двух шагах от такой знакомой боковой двери с лупящейся голубой краской и скрипящим засовом она вскрикнула и уронила дрова, потому что сзади на ее шее затянулась какая-то бечевка.

Она заскребла удавку пальцами, но, кем бы ни был затягивавший удавку, силы у него хватало, и уже ее сопротивляющиеся руки слабели. Ноги Присс подогнулись, она упала на колени. Она не хотела умирать. Она попыталась прочесть молитву, но распухающий язык все больше заполнял ее рот, да и в любом случае она не могла вспомнить ни слова. Ее глаза незряче уставились в темноту. Когда ее тело погрузилось в катастрофу умирания, она услышала, как какой-то голос позади нее прожурчал:

— Мертвое тело за раны не мстит…

А затем — чернота.

Бесшумно рука забралась в ее карман за золотом.

К тому времени, когда Лакит вернулся, чтобы извлечь своего начальника из смрадной грязи за углом кабака, куда его затащили нападавшие, Джонатан был уже в полном сознании, но стонал от боли, весь покрытый синяками.

Когда Лакит поставил его на ноги, Джонатан заметил в его широко открытых глазах что-то похожее на глубокое уважение.

— Сэр, — сказал Лакит, — вы дрались!

Слишком уж великодушно, кисло подумал Джонатан, считать, будто он дрался. Ему даже не представилось возможности хотя бы пустить в ход кулаки. Он попытался очиститься, но обнаружил, что таким способом привести себя в порядок ему не удастся.

— Французские шпионы, сэр? — жадно осведомился Лакит. В сочетании со светлыми вихрами его лицо казалось особенно розовым. — Черт бы побрал их наглость. Я их сейчас догоню…

— Нет. Черт тебя подери, нет. — Джонатан привалился к стене кабака. Что-то словно тупо колотило его по ребрам, синяк, занявший половину лица, словно дергался от боли, а нутро одолевала тошнота, но ничего сломано как будто не было, и он знал, что за это ему следует благодарить судьбу. — Шайка буянов из кабака, и гнаться за ними смысла нет. Они сейчас уже надежно укрылись в каком-нибудь вонючем логове в Севен-Дайлс. Ты нашел мне портшез?

Лакит пожал плечами, теряя интерес к испытанию, выпавшему на долю его начальника. В конце-то концов, буяны в подобных заведениях не были особой примечательностью.

— Так ни одного не нашлось, — сказал он. — В такую погоду ни одного свободного не остается.

— Ни одного?!

Лакит чуть покраснел.

— Один был, да. Только потребовал с меня шиллинг наперед, а при мне, понимаете, ни единой монеты нет, потому как и мой кошелек стащили, пока я торчал в этом распроклятом кабаке.

Джонатан прикоснулся к синяку на лице, ощутил теплоту крови на внутренней стороне щеки. Мысленно он по очереди проклинал всех иностранцев, все войны с Францией и всех ловких карманников. Затем, так как Лакит не спускал с него глаз, выжидая, что он предпримет теперь, Джонатан с усилием выпрямился, осторожно вдохнул воздух, потому что ребра отозвались на это новой болью, и мрачно сказал насторожившемуся Лакиту:

— В таком случае нам обоим придется пойти домой пешком. Так идем?

Лакит квартировал у старой родственницы неподалеку от Брюер-стрит, где жил Джонатан.

— Слушаюсь, сэр. — Он снова исподтишка покосился на темную от синяка щеку Джонатана и его перепачканную, растерзанную одежду. — Только подумать, сэр, что вас подстерегли такие пьяницы. И что они спокойненько сбежали.

Джонатан скрипнул зубами. В эту минуту широкоглазая притворная наивность Лакита его бесила.

— Да, только подумать. Ну хорошо. Раз ты так возмущен тем, что со мной приключилось, я возьму тебя с собой в караульню на Ганновер-стрит, чтобы сообщить о нашей беде и обеспечить констеблям какое-то занятие.

У него был зуб на стражников Ганновер-стрит — это они рекомендовали ему Лакита.

— Но, сэр…

— Ганновер-стрит, — сурово сказал Джонатан.

Ганновер-стрит подразумевала крюк и даже еще более долгое возвращение домой. Неудивительно, что лицо Лакита вытянулось. И очень скоро сам Джонатан начал сожалеть о своем решении завернуть в караульню. Но изменить теперь ничего уже было нельзя: Лакит, хотя и закатил глаза в безмолвном протесте, послушно следовал за ним. И Джонатан, стискивая зубы, чтобы преодолевать боль во всем теле, заставлял себя хромать по полным кабаков проулкам, примыкавшим к Пиккадилли, мимо шлюх Сваллоу-стрит, на которых Лакит тоскливо косился, и мимо игорных притонов, сгрудившихся на углу Бэрлингтон-стрит, где завсегдатаи одним броском костей выигрывали больше, чем он зарабатывал за год, как не уставала напоминать ему его жена.