Брэд Гигли - День лжецаря

— Простите, господин? — откликнулся тот, вздрогнув от неожиданности.

— Того человека, с которым ты вот только что разговаривал, — он бросился бежать, когда я его окликнул. Его зовут Мардук.

— Нет… нет. Простите.

— О чем вы говорили?

— Я… я спросил его, не знает ли он лекарства от моей болезни.

Симеркет не поверил. Приблизив лицо к изуродованной физиономии, чтобы заглянуть в глаза этого человека и понять, лжет тот или нет, он почувствовал запах меда. И улыбнулся. Медовый запах подтверждал его подозрения.

Однако прежде чем он успел что-нибудь сказать, со стороны реки донесся неожиданно громкий удар колокола. При этих гулких, траурных звуках все находившиеся на площади еще более засуетились, зашевелились, начали вставать, собирать нехитрые пожитки и прощаться со своими недужными родственниками и близкими.

— Что это? — спросил Симеркет.

— Это с моста. Через десять минут опустят сходни, чтобы ночью никто не проник сюда со злобной целью.

Симеркет должен был непременно успеть перейти реку! Если он не появится у ворот храма вовремя, соглядатаи его хватятся и сообщат о его исчезновении эламским властям. Он выругался. Надо расспросить этого человека поподробнее; сомнений нет — этот недужный скрывает правду о Мардуке!

— Скажи ему, — торопливо бросил он через плечо, уходя, — скажи ему, что я хочу его видеть!

— Поверьте, господин, я не знаю этого человека!

— Скажи ему!

Дойдя до улицы, ведущей к мосту, Симеркет внезапно обернулся и крикнул:

— Я могу помочь тебе…

Мужчина не ответил, но много голов повернулось в темноте, чтобы услышать, что скажет Симеркет дальше.

— Промой раны чистой водой! — крикнул Симеркет, и эхо разнесло его голос по всей площади.

— Мы очень волновались, господин, — с упреком произнес худой соглядатай, когда они шли по улице прочь от египетского храма.

— Простите.

— Мы чуть было не пошли к нашему капитану.

— Завтра я постараюсь вернуться пораньше.

— Мы подумали, что-то случилось.

Симеркет промолчал, быстро и пружинисто шагая к месту ночлега.

Была ночь, и шпики не боялись, что их увидят вместе. Толстяк все время пыхтел и кашлял.

— Куда вы ходили сегодня? — дружелюбно спросил он.

— Вы же знаете, — отозвался Симеркет.

— Откуда? Мы ждали весь день возле храма!..

Симеркет улыбнулся:

— Я молился.

— Дайте большой палец, господин.

Священник слегка нажал большим пальцем Симеркета на кусок мягкой глины и чуть пошевелил им. Потом поднес слепок к свету, струившемуся из отверстия в крыше, сравнивая отпечаток с тем, который Симеркет оставил на табличке фараона много недель назад.

Был рассвет. Симеркет пребывал в храме Мардука. Вавилоняне называли его Исагила. Хотя замок Амона в Фивах был намного больше, богатством внутреннего убранства святилище Мардука ему не уступало. Алебастровые колонны поднимались к потолкам из чеканного золота, пурпурные шторы свисали с серебряных колец, ниспадая широкими складками на мозаичные полы, выложенные из малахита, бирюзы и жемчуга. Исагила пребывала в состоянии постоянного и священного мрака, освещаемая лишь маленькими огоньками на крыше. Все в ней, включая золотые и серебряные нити, вплетенные в одежды священников, мерцало и блестело в свете ламп и фонарей.

— Все в порядке, господин.

Священник жестом пригласил Симеркета следовать за ним в заднюю часть здания. Вскоре они оказались в прохладных подвалах, где священники прятали свои сокровища.

— Поставь свою подпись, — тихо произнес он, — клинописью, пожалуйста, вот здесь, на этой табличке, где я указал… — Он пододвинул к Симеркету свежий кусок глины. Несколько кожаных мешков, каждый из которых был набит золотом, уже ожидали его на желтом деревянном столе с инкрустациями.

Симеркет удивленно моргнул.

— Я не смогу унести все это!

— Но это, господин, точное количество, указанное на твоей табличке. Если хочешь пересчитать…

— Я не смогу унести все это! — повторил Симеркет.

— Возможно, твои слуги…

— У меня нет слуг.

В глазах священника появилась некоторая подозрительность. Кто этот человек без слуг, как будто читал его мысли Симеркет, который претендует на золото фараона? Помявшись, священник вздохнул и предложил Симеркету взять золота столько, сколько он сможет унести. Остальное будет возвращено в подвал и будет там лежать до тех пор, пока он не придет за ним. Священник стер цифры, которые раньше начертал на глиняной табличке, и быстро вписал туда новые.

— Твое золото будет цело у нас, господин, — добавил он.

Симеркет снова оставил отпечаток пальца — и вышел из помещения. Пояс его был увешан кольцами золота. Никогда еще он не носил на себе такого богатства! И подумать только, в его мешке осталось еще четыре таблички фараона!

При мысли о фараоне в нем внезапно проснулось чувство вины. Со времени прибытия в Вавилон мысль о Найе и Рэми настолько поглотила его, что он даже не вспомнил о второй миссии, о том, чтобы доставить своему царю статую Бел-Мардука. Он мог хотя бы посмотреть на этого идола, пока был в Исагиле, и оценить усилия, которые нужно затратить для выполнения поручения.

Он ступил на Путь процессий и пошел по его длинному, покатому склону до подземной часовни. Прошло больше часа, прежде чем стража храма позволила ему увидеть самое священное божество Вавилона.

Тихое пение наполняло залы, и его окутало облако дыма с сильным запахом мирра. Симеркет вытянул шею, дабы разглядеть то место, где стоял идол, но толпа верующих мешала ему видеть. Он не знал, чего ожидать, но когда наконец увидел статую, стоявшую под золотым балдахином, первым его чувством было разочарование. Статуя была не выше его самого и сделана довольно плохо; он заметил деревянную арматуру, торчащую сквозь разбитую ступню.

Сработанный в грубом, архаичном стиле, бородатый бог носил высокую корону, и с его пояса свисал кушак из розеток в форме звезд. Застывшая на лице бессмысленная улыбка производила впечатление божественного слабоумия. Левой рукой божество прижимало к груди скипетр, правая была вытянута вперед для приветствия.

Фараон поведал ему, что при восхождении на трон каждый новый царь Вавилона сжимал эту вытянутую руку, чтобы получить согласие бога на свое правление. Теперь рука почти лишилась пальцев, они были стерты едва ли не до основания. Сколько же царей в течение стольких столетий брали эту руку, чтобы она приобрела такой вид, подумал Симеркет.

Постепенно ему стало казаться, что божество вибрирует и излучает тепло, накопленное за все века поклонения. Возможно, это была самая старая статуя идола в мире, и по этой причине самая почитаемая. Симеркет вспомнил слова фараона, которые тот прошептал ему: «Я возьму его руку в свою и излечусь от всех болезней». Видя златую длань, даровавшую власть стольким поколениям царей, Симеркет впервые подумал о том, что магия, живущая в этом идоле, и впрямь может помочь фараону поправить здоровье.