Хавьер Аррибас - Круги Данте

Шутки и крики недоверия раздавались среди присутствующих, твердо убежденных, по-видимому, в невозможности описать то, что происходило во Флоренции.

― Расскажи нам еще раз о том, как они развратничают после смерти, ― закричал один из присутствующих, человек грубого вида, грызший яблоко.

Данте предположил, что проповедник рассказывал им о чужаках, последователях еретического учения о Свободном Духе; тогда речь шла о сексуальном смешении душ после смерти тел.

― Это больше всего интересует Карлотто, ― произнес между смешками другой голос из группы. ― Если ничего не можешь в этой жизни, попробуй в загробной.

Все расхохотались. Проповедник завопил с еще пущим негодованием, заглушая шум и дрожа от гнева:

― Позаботься лучше о том, чтобы эти еретики не пришли в твой дом развратничать с твоей женщиной и оплодотворять ее семенем самого Вельзевула!

Смешки с новой силой разнеслись по площади, и на этот раз удивительный Карлотто выглядел оскорбленным. Со словами: «Старый козел!» ― он бросил яблоко в старика и попал ему прямо в лицо, хотя проповедник устоял на ногах, сохранив вид собственного достоинства. Остальные, хотя и насмехались открыто над оратором, не одобрили поступок своего товарища. Кто-то даже заступился за старика, сказав со смесью искренности и насмешки, что это «божий человек». Карлотто, презрительно пожав плечами, решил покончить с этим развлечением, которое стоило ему наполовину съеденного яблока.

― Продолжай, старик! ― кричали другие, еще не готовые к окончанию представления.

Старик воспламенился от гордости перед таким интересом к своим бредням.

― Удалитесь от всех трудов Сатаны, ― продолжал он с пылом. ― Не впадайте, как вы сделаете это скоро, в безбожное лихоимство…

Гул, выражавший недовольство горожан, требовал аргументов. Вопросы о ссудах и лихоимстве были спорными и деликатными предметами. Церковь осудила эту практику, но в реальности немногие могли выжить со своим скудным заработком, не обращаясь к какому-нибудь лихоимцу. Поэтому светское общество разрешил ссуживать деньги, и так как это не было позволено добрым христианам, ростовщичеством занялись евреи. Они обогащались и одновременно вызывали ненависть тех, кто принуждал их к этому. Так что это была тема, которая всегда привлекала внимание к проповедникам.

― Я говорю вам, что это величайший грех, хотя некоторые и думают, что Бог не видит, не понимает, ― проповедовал старик, гордо откинув голову и распрямившись в своих лохмотьях. ― Не давайте взаймы! Остерегайтесь отдавать ваши деньги, чтобы обогатиться!

Снова посыпались шутки. Эти слушатели не подходили для таких советов, это чувствовалось.

― Давать взаймы? ― сказал один удивленно. ― Как нам не давать взаймы вшей или клопов!

Но раздавались не только шутки. Некоторые слушали мрачно, всерьез рассерженные вопросом и комментариями.

― Говори это проклятым жидам! ― крикнул один со злостью. ― Они ростовщики!

― Они убили Христа и теперь хотят расправиться с нами! ― добавил другой.

― И что ты возразишь на то, что они допускают, чтобы мы умирали с голоду? ― выкрикнул третий, сокрушая воздух кулаком.

Ненависть легко распространялась в толпе, сплачивая горожан. Данте понимал, что разговор повернул в опасном направлении. Так что теперь, хотя он еще раздумывал над словами этого странного проповедника, поэт предпочел возобновить свой путь к францисканскому храму, который был уже недалеко.

Больше не останавливаясь, слыша, как удалялся хор насмешек и выкриков толпы, он подошел к фасаду Санта Кроче. Грубый, без каких-либо украшений, он контрастировал с необыкновенной красотой внутренней отделки. Данте вошел в базилику и увидел нескольких человек, рассеянных по храму. Никакой религиозной службы в это время не было, и люди в церкви были одинокими душами. Внутри базилика производила впечатление своей длиной, размахом трех нефов и огромными колоннами. На первый взгляд Санта Кроче напоминала огромное стойло гладким потолком с консолями из дерева.

Данте прошел в глубину церкви и спугнул монашенок, стоявших по обеим сторонам центрального нефа. Из-за полумрака помещение казалось прямоугольным и не таким уж большим. Свет проникал в базилику через окно в глубине храма, его явно не хватало. Картины на стенах представляли различные эпизоды жизни Святого Франциска. Джотто был мастером сложной и тяжелой техники фрески. Никто, кроме него, не умел создавать чудо из такой удивительной гаммы красок, пока стены высыхали. Данте чувствовал глубокое потрясение перед этой чередой фигур и лиц. Они были изображены в профиль, после столетий изображения анфас, с наклоненной головой, в смиренных позах. Складки одежды святого спадали с большой естественностью; его чувства были переданы даже цветом кожи, что приводило в замешательство зрителей. Данте наслаждался этим созерцанием, пока не заметил, что свет дня уходит. Пришло время вернуться во дворец, взвесить без дальнейшего промедления, чего стоило опасаться и от чего следовало отказаться, принять окончательное решение.

Данте быстро пересек центральный неф Санта Кроне, сопровождаемый только эхом своих шагов. Выходя за порог, он посетовал на то, что так медлил с возвращением: сумерки выиграли битву у дня, и вечер быстро превращался в ночь с робкой луной на небе. Башня Волоньяна и колокольня аббатства были тенями, расплывающимися в небе, когда он начал пересекать быстрым шагом площадь Санта Кроче. Он никого не видел и не слышал вокруг, пока не столкнулся с кем-то, так что чуть не упал, одновременно услышав возглас недовольства. Он увидел, что споткнулся о ногу, вытянутую на земле, ногу того чудаковатого проповедника. Его тело скорчилось среди камней, которые днем служили ему кафедрой. Данте почувствовал жалость к бедному чудаку, распростертому на земле без крыши над головой, ― ему нечем было даже прикрыть свое безумие. Данте выпрямился, чтобы продолжить путь, и еле сдержал жест отвращения, но тут заметил, что старик смотрит на него широко раскрытыми глазами, а рот его сжат в жуткой гримасе.

― У меня нет денег и нечего, что могло бы удовлетворить тебя! ― быстро выговорил он. ― И моя смерть не даст тебе ничего, кроме ужасных страданий в аду…

― Мне от тебя ничего не нужно, ― ответил Данте, неприятно удивленный тем, что его приняли за грабителя или убийцу.

Старик вытянул костлявую руку и, дернув поэта за платье, привлек его ближе к себе, исследуя его лицо.

― Ты какой-нибудь иностранный торговец, верно? ― настойчиво спросил он.

Данте затошнило от запаха, который исходил от проповедника. Безумный и пьяный; прекрасная комбинация для того, чтобы никто не принимал его всерьез! Несмотря на это, больше любопытство, чем надежда прояснить события, задержало Данте, и он присел на корточки перед стариком.