Джулио Леони - Закон тени

— Да ведь это она, та же самая женщина! — пробормотал он, сравнивая изображения.

— Что такое? Что это у тебя в руках? — вскричал Лоренцо, подошел и выхватил листок у Пико из рук.

Бегло взглянув на рисунок, он вздрогнул и перевел глаза на стену.

— И верно… — прошептал он, бестрепетно держа рисунок как раз за то самое место, что было запачкано кровью. — Симонетта… Кто это нарисовал? Фульдженте? Где он?

Пико коротко рассказал о том, что увидел в сенном сарае.

— Резчика, конечно, убили. И похоже, что гибель печатника всего лишь второй акт той же трагедии. Нам ничего не известно ни о целях, ни о средствах, знаем только, что трагедия жестока.

Лоренцо будто не слушал. Его охватила странная тревога. Он перебегал глазами с одного портрета на другой, потом на Пико, молчал и все больше мрачнел.

— А кто такая Симонетта? — спросил вдруг юноша.

Великолепный несколько раз тряхнул головой, провел рукой по лбу.

— Что? Симонетта? Почему?

— Буква «С» на краю рисунка. С нее начинается имя, которое вы произнесли. Здесь записан ее возраст в момент создания рисунка — хоть что-то понятное во всем деле. Вам это о чем-то говорит?

Пико вдруг показалось, что Лоренцо смахнул слезу, но, когда тот отнял руку ото лба, глаза его снова горели.

— Симонетта… Симонетта Веспуччи, sans pareille… [16] Несравненная (фр.).

— Несравненная… Она действительно так хороша? — спросил Пико, сгорая от любопытства. — Такая же красивая, как на этих портретах?

— Была, дружок. Так хороша, что сам Господь позавидовал бы. Как ангел, спустившийся с небес, чтобы очаровывать и повергать в отчаяние обожателей.

— Но кто она была? И кто были обожатели? — не отставал Джованни, которого все больше озадачивало смущение Великолепного.

— Симонетта, жена генуэзца Веспуччи. Прекраснейшая в мире женщина, несколько лет озарявшая Флоренцию своим светом. А потом она покинула этот мир, и наш город погрузился во тьму. Что же до обожателей, то ими становились все, кто был с ней знаком.

Пико снова взглянул на рисунки.

— Тебе не верится? — тихо спросил Великолепный. — Или твоя юная душа еще не знала мук любви?

В его голосе прозвучала нотка сарказма.

— Нет, я тоже… — покраснев, горячо начал Пико, но тут же осекся. — Любовь — это порыв души к достижению собственной полноты. Как учит Платон, в женщине мы ищем ту часть самих себя, которую утратили, явившись в этот мир. Для каждого из нас существует только одна-единственная половина, способная заполнить образовавшуюся пустоту. Как же возможно, чтобы многие любили одну и ту же женщину?

— Ты заделался философом, Пико? — с грустной улыбкой спросил Великолепный. — Я не знаю, кто была Симонетта, я обменялся с ней всего дюжиной слов. Но мне достаточно было ее увидеть и ощутить ее запах, чтобы она стала моей даже больше, чем если бы мы были супругами. Не знаю, почему так получается, но есть жизненная сила, что ударами ножа прокладывает себе дорогу к нашим душам и оставляет раны, которые не заживают никогда. Никто из тех, кто присутствовал на пиру Смерти, не позабыл ее.

— На пиру… Смерти? — переспросил пораженный Пико.

— Ранней весной, шесть лет тому назад, здесь устраивали праздник в честь пробуждения молодости года. Были приглашены все знатные дамы Флоренции, состоялись театрализованные танцы. Три самые красивые, во главе с несравненной Симонеттой, изображали граций. И в последний раз наполнили наши сердца нектаром красоты.

— А что случилось?

— Все эти женщины скончались, не прошло и нескольких месяцев. Пир восславлял любовь, а накликал смерть, — сказал Великолепный, подавив рыдание. — Их скосили нежданные недуги. Ее первую. И вот немногое, что от нее осталось… Окровавленный рисунок… — прошептал он, ласково погладив бумагу. — Так говоришь, этот Фульдженте сделал с нее гравюру?

Он вдруг резко вскинулся, словно стряхнул с себя воспоминание.

— Теперь он мертв. И он тоже.

— Он мертв. А вот женщина жива.

— Как? Что ты сказал? — вздрогнул Великолепный.

— Кто бы ни была женщина с портрета, ее видели. Оливеротто клянется, что она появлялась в его гостинице как раз в те дни, когда там остановился резчик.

Лоренцо вдруг прыгнул на него. Пико почувствовал, как пальцы Великолепного вцепились ему в жилетку, и ощутил на лице горячее дыхание, терпкое от бессонной ночи и волнения. Приступ гнева отступил так же внезапно, как начался. Пальцы разжались. Лицо Великолепного озарила робкая улыбка, как у девушки после первого поцелуя.

— Симонетта… Она вернулась… Они нашли слова!

Пико еще не пришел в себя от такой реакции властителя Флоренции.

— Вернулась? Что вы имеете в виду?

— Вернулась из смерти. Как и было предсказано.

— Не может быть, чтобы вы это всерьез… — осторожно начал Пико после некоторого молчания.

Великолепный тем временем принялся мерить комнату огромными шагами. Было видно, что волнение его нарастает. И вдруг, словно истощив все силы, он с шумом сел на скамью.

— Я не спятил, дружок. Тут есть кое-что, о чем тебе лучше узнать, — тихо произнес он. — Я рассказал тебе о пире Смерти и о том, как веселье стало прологом к скорбным событиям. Но не рассказал, что произошло потом, когда еще не остыли погребальные факелы. Все, кто любил ее, собрались у меня в саду Сан-Марко. Мы даже не страдали, настолько нас оглушило пережитое потрясение. Пришли мой брат Джулиано и Сандро Боттичелли. Первый, может быть, и наслаждался ее нежностью, но второй сделал ее нежность фундаментом своего искусства.

— Ваш брат был любовником Симонетты? — наивно встрял захваченный рассказом Пико, не отдавая себе отчета в бестактности вопроса.

Великолепный сжал губы, и юноше показалось, что он услышал скрип зубов. Но вместо гнева на лице Лоренцо отразилась только боль.

— И вот, Боттичелли сквозь слезы бросил нам вызов.

— Вызов?

— Именно так. Всем нам, а может, и самому Богу. Он заявил, что мужчинам негоже смиряться перед лицом такой утраты. И что есть одно-единственное средство вернуть в этот мир ту, которая при жизни была чудом. И долг каждого из нас посвятить все время, отведенное нам на земле, поискам этого средства. Сандро призвал нас попробовать.

— Попробовать что?

— В ту же ночь, прости нас, Господи, мы проникли в капеллу Веспуччи в церкви Всех Святых, где гвозди ее гроба еще не остыли от молотков могильщиков. — Великолепный помолчал и провел рукой по лбу. — Не помню, кто именно — может, тот же Боттичелли — привел с собой одного римского еврея, медика, который жил во Флоренции и которого его народ изгнал, заподозрив в черной магии. Все мы постарались утопить горе в вине, выпили много больше обыкновенного и последовали за ним в слепоте, какую зло обычно набрасывает на людские глаза. Этот колдун совершил перед могилой мрачный обряд, вызывая тень Симонетты, и мы при сем присутствовали.