Ирина Глебова - Выстрел в мансарде

– Вы небось недавно под его началом работаете?

И Дмитрий, не удержавшись, ответил:

– С детства. – И пояснил удивленному собеседнику: – Это мой дядя.

– Поздравляю, – искренне обрадовался помощник пристава. – Таким родичем гордиться не грех.

Они прошли по служебному коридору административного корпуса, и уже начальник тюрьмы провел Дмитрия через несколько решетчатых ворот в кабинет, где стояли стол, кресло, два стула и где окошко тоже было забрано решеткой. Сюда и привели больного бродягу.

– Заключенный, с вами будет говорить следователь господин Кандауров. Отвечайте на его вопросы, и вы облегчите свою участь, – сказал начальник и вышел, оставляя их вдвоем. Подавив приступ кашля, арестант взглянул на Дмитрия сухими светлыми глазами и проговорил:

– Какая мне разница – лучше, хуже... Все одно уже недолго. И кому это нужно, кто я есть?..

Голос его был тих и мягок, и этот легкий, однако заметный акцент... При первых же словах у Мити перехватило дыхание, закружилась голова. Ошибиться казалось невозможно, так знаком ему был этот голос, акцент, интонации! Идя сюда, он никак не мог решить, с чего начнет разговор. А сейчас лихорадочно развязал тесемки папки, схватил газету, протянул заключенному, ткнул в заметку:

– Прочтите здесь.

Тот равнодушно просмотрел:

– Вижу, обо мне. – И усмехнулся: – Все болезни перечислены.

– А вы посмотрите на название газеты!

Человек посмотрел, пожал плечами:

– Далековато отсюда.

– Вас ничто с тем городом не связывает? – торопил его Дмитрий.

– Нет, не бывал в тех краях.

– А я вот эту газету взял из рук мертвой девушки, которая покончила собой, застрелилась в том городе.

Дмитрий сделал небольшую паузу, увидел, как его собеседник удивленно вскинул голову, напрягся. И закончил, не спуская с арестанта глаз:

– Ее звали Евгения Радзилевская.

И услышал то, чего ожидал.

– Женни! – вскрикнул юноша. – Сестра!..

А потом глаза его закатились, и он упал без чувств. Испуганный Митя побежал к двери, зовя охрану.

Больной пришел в себя уже в изоляторе, на койке. Видя, что он задышал ровно и открыл глаза, Дмитрий наклонился к нему:

– Отдыхайте. Когда вам станет лучше, мы поговорим.

Но тот вдруг вцепился пальцами в его руки и возбужденно заговорил:

– Нет, не уходите! Мне лучше не будет, сейчас уже хорошо! Расскажите сначала вы мне, а потом я расскажу вам все-все, обещаю...

Несколько раз сильные приступы кашля терзали молодого арестанта, и тогда Дмитрий умолкал, пережидая. И вновь рассказывал, когда умоляющий взгляд больного обращался к нему.

– Лучше бы она убила того мерзавца! – сказал наконец арестант после долгой паузы.

– Она пыталась это сделать. Но вряд ли смогла бы, уж очень далеко след пули был от него.

– Верно. – Юноша изможденно вытянул руки поверх покрывала, волосы разметались по подушке, глаза лихорадочно блестели. – Убить человека нелегко. Она никогда бы этого не смогла. Убить себя для нее оказалось проще.

– Кто же тот человек? – осторожно спросил Дмитрий, наклоняясь к койке.

– Дитрих Лаберниц, – ответил его собеседник. – Но я обещал вам все по порядку рассказать. Может быть, поймете.

– Я слушаю вас, Вильгельм.

Митя произнес это мягко и положил ладонь на пальцы больного. Они были холодны, вялы, но слегка шевельнулись, словно в ответном пожатии.

– Вальтер, – поправил его с усмешкой юноша. – Меня зовут Вальтер Штоль. А сестру звали Женни Штоль...

Генрих Штоль с детьми жил на собственном хуторе в черте немецких колоний близ Аккермана. Благодатные эти бессарабские земли кормили людей многих наций, и немецкие ребятишки другого дома не знали. Хутор был богатый, однако, когда пришло время отдавать детей в гимназию, отец выстроил в городе особняк и переехал с семьей туда. Жены его давно уж не было в живых: она умерла от скоротечной чахотки. С ними жила тетя – сестра покойной матери. И она страдала той же болезнью. Но самое прискорбное, что и мальчику от матери достались по наследству слабые легкие. Отец надеялся, что с возрастом сын окрепнет, потому так долго и жили они на природе, на хуторе. И потом, когда Вальтер учился в городе, на все каникулы или праздники выезжал туда. И любил бывать в родной усадьбе больше, чем ездить лечиться на воды.

Генрих Штоль, человек образованный, предприимчивый и общительный, сумел наладить свое дело – торговлю хлебом – так, что вскоре стал одним из самых богатых людей Аккермана. В своем городском доме он устраивал званые вечера для знатных горожан, сам был интересным собеседником – отлично знал литературу, историю, рассуждал о политике. Его дети, Женни и Вальтер, неплохо говорили по-русски: на хуторе у них была русская няня. Однако за год до поступления в гимназии, уже живя в городе, они занимались с учителями. Хотя Женни была старше на два года, учиться они пошли одновременно. И очень скоро стали Женей и Валькой и привыкли к этим именам. Но все же мягкий немецкий акцент с годами так и не ушел из их речи. Никто, правда, не обращал на это внимания, пока не грянула война.

За месяц до этого отец уехал по делам далеко, за Уральские горы. И больше не вернулся. Случилось ли с ним что в пути, или начавшаяся война его, немца, даже в тылу втянула в свою круговерть – как знать! Дети не получили о том никакого известия. Сгинул. Они, впрочем, были уже взрослые. Отцовским делом никто заниматься их не учил, и богатство семьи на глазах растаяло. Только хутор продолжал кормить их понемногу. Они даже сумели на эти скудные средства устроить совсем расхворавшуюся тетю в небогатый санаторий.

Женя пошла работать на городской телеграф, Валик нечасто, но все же музицировал в местном кафетерии и садился к пианино во время сеансов в синематографе. Вот тогда-то и появился Дитрих Лаберниц.

За полгода до начала войны он работал у них на хуторе механиком. Шестнадцатилетний Валик тяжело пережил ту зиму, и врачи посоветовали на время оставить учебу, заняться здоровьем. В марте, как только стало теплеть, он уехал пожить на хутор. Молодой, энергичный, начитанный механик сразу стал для него авторитетом. Юноша ходил с ним на мельницу, ковырялся в разных сеялках-веялках. Дитрих был любознателен. Валик подробно рассказывал ему обо всех соседях, об округе и ближайших хуторах немецких колонистов. Много ходили, ездили в коляске на паре быстрых лошадей в недалекую деревню Бурназ, а там уже и море рядом.

Дитрих отлично плавал и вообще был он ладный, тренированный. И Валик не раз думал о сестре: вот бы ей познакомиться с Дитрихом! В такого немудрено влюбиться.

Женя и в самом деле приехала навестить его и пожила на хуторе три дня. На смуглых скулах Дитриха проступили темные пятна, когда они знакомились, и Валик с удивлением подумал: «Надо же, покраснел!» А сестра как раз осталась спокойной. Хотя, конечно, Дитрих ей понравился. Но она скоро уехала.