Павел Горьковский - Германская готика

— А вас, гауптштурмфюрер Ратт, я попрошу остаться…

— Пауль, дружище — это вашу лейку я обнаружил на подоконнике в канцелярии? — полюбопытствовал Шеф, когда присутствующие вышли.

— Ну что вы штандартенфюрер Кольбах! Для чего мне лейка? Вообще-то, это лейка — моей мамы… Я использовал ее чтобы полить цветы в канцелярии…

— Избыток служебного рвения, дружище? Вы бы еще ведерко для песка и лопатку своей малютки — сестрицы притащили в мой кабинет! — укоризненно покачал головой герр Кольбах, и торжественным жестом возвратил злополучную лейку Паулю.

Это была последняя капля — Пауль и так терпел достаточно долго — но сейчас так живо представил себя плетущимся по строгим коридорам гестапо с лейкой, детским песочным ведром и совочком, что сразу же рассмеялся. Заливисто и заразительно. Про совок у него был припасен чудесный анекдот:

— У сестры давно уже нет лопатки для песка… Она подарила ее офицеру Норману, когда он собирался стать археологом… Странный народ эти ученые! Представляете — Герман натурально рыл крошечным детским совочком землю на каком-то кургане в экспедиции… Даже фотографии сестре прислал! — Пауль едва успокоился, а Шеф живо заинтересовался.

— Пауль, так вы знакомы с гауптштурмфюрером Германом Норманом? Тем, что служит в центральном архиве?

Пауль кивнул. Когда-то именно он надоумил своего одноклассника и давнишнего приятеля бросить рутину исторического факультета и вступить в СС… Только начальство отрядило недоучившегося археолога Нормана вместо армейского плаца дышать архивной пылью. Как хороший товарищ Пауль при любой возможности навещал дружка в этом безрадостном месте, когда ему случалось бывать в Берлине…

— Тем лучше, — заметил герр Кольбах, и возвратился к своему всегдашнему суховато-циничному тону, — Очень хочется узнать кто рекомендовал включить в состав организационного комитета этого кретина — профессора Меркаева… А нам до сих пор не предоставили личных дел коллег! Это серьезное препятствие для дальнейшей эффективной работы! Пауль, возьмите на себя труд подготовить повторный запрос, и письмо на имя начальника архива — я хотел бы знать, кто персонально ответственен за такую досадную задержку…

Пауль кивнул и сделал пометку в блокноте.

— Опять эта волокита, — Шеф коснулся виска нервными пальцами, словно пытаясь спастись от царящей вокруг людской лени и неорганизованности, — Пауль, дружище — прежде чем затевать эту бумажную карусель — позвоните Норману и выясните — где сейчас эти чертовы бумаги и кто их готовил… Вы ведь с ним в достаточно хороших отношениях?

— Более чем, — довольно улыбнулся Пауль, — мы почти родня! Герман собирается женится на моей сестре…

Шеф сменил положение тела в кресле, демонстрируя возросший интерес к дружному семейству Пауля:

— Я полагал, что ваша сестра совсем крошка…

— Да он же сватается к Лоре — ей уже девятнадцать… А крошка — моя самая младшая сестричка — Жени, ей только осенью исполнится семь…

— Понятно. Сколько же вас всего у родителей?

— Пятеро. Мой старший брат Клаус, я и наши сестры. Целых трое сестер! — безрадостно констатировал Пауль. Конечно, он не вынашивал намерения усомниться в способности Шефа без ошибки вычесть из пяти два. Нет — он просто с детства мечтал обменять всех трех плаксивых сестренок оптом на одного, пусть даже и самого завалящего братца. Кто не знает — иметь сестер ужасно хлопотное дело!

Штандартенфюрер сочувственно качнулся вместе с кожаным креслом, извлек из серебряной коробочки визитную карточку, потом купюру из бумажника и протянул Паулю:

— Бедная ваша матушка! Купите ей букет — в подарок от меня… Можете быть свободны. Да — Пауль! Не забудьте про теннис — в шестнадцать часов….

— Что, красавчик, собрался наконец-то женится?

— Я-то может, и собрался, да только ведь вы, тятя Хильда, за меня не пойдете, — весело ответил Пауль полненькой цветочнице, годившейся ему разве что в матери, полюбовался букетом и отодвинул руку с мелочью, — Не нужно сдачи! — как вообще приятно быть щедрым, особенно когда деньги, в сущности, не твои.

— Ох, Пауль — ты вылитый отец! Что лицом, что манерами… Такой же повеса и транжира, — формально пожурила его добрая фрау Хильда.

Когда Пауля сравнивают с отцом, ему бывает затруднительно понять, кого именно имеют ввиду — его родного отца — армейского интенданта Ратта, погибшего за несколько месяцев до рождения Пауля, еще в снежном девятьсот семнадцатом году где-то в России, или же отчима — нынешнего супруга его доброй матушки — Георга Грюнвальда.

Само собой, что собственного родителя — Хайнца Ратта — Пауль знает только по фотографиям да по колоритным рассказам дедули Клауса. Даже его брат — хоть и старше на три года, их родного отца помнит очень смутно…

Совсем другое дело папаша Грюнвальд — с отчимом Паулю крупно повезло!

В достопамятные времена Георг Грюнвальд был известным боксерам. Чемпионом. Его будущий папашка просто купался в лучах славы. Но из-за травмы и любви к спиртному был вынужден оставить спорт, потом устроился работать кельнером в мюнхенской пивной. То были легендарные денечки, про которые теперь пишут в школьных учебниках. Когда Партия Фюрера только готовилась к великим свершения, а герр Грюнвальд крутил пивные краны, отпуская в долг парням в коричневых рубашках. Как высоко взлетел бы этот мужественный человек с крепкой рукой и верным глазом, всем сердцем сочувствовавший делу нации, не повстречай он на пивном фестивале симпатичную провинциальной вдовушку, державшую кабачок в N-бурге?

Паулю всегда казалось вопиющей несправедливостью, что у такого железного мужика, как папаша Грюнвальд родились одни только дочки… Понятно, что общительного Пауля он любит как родного! И в Гитлерюгенд его надоумил вступить, и исходатайствовал у строгой матушки для Пауля освобождение от всяких домашних повинностей, чтобы мальчуган мог серьезно заниматься спортом, и деньжат на карманные расходы подкидывает. Даже в престижную офицерскую школу Пауль попал с легкой руки папаши Грюнвальда — тот сохранил со времен бурной мюнхенской молодости массу влиятельных знакомых — и в армии, и среди видных партийных деятелей, и в мрачноватом здании Рейхсканцелярии…

Да, что и говорить — даже в теннис с шефом Кольбахом Пауль играет исключительно благодаря папаше Георгу.

Надо признаться, его отчим — как всякий настоящий немец — человек сентиментальный. После пресловутого киноролика он смахнул скупую слезу:

— Помяни мое слово, Марта, — так зовут матушку Пауля, — не пройдет и десяти лет, как наш парень будет группенфюрерм! Я всегда это знал! Мы еще не одну чарку выпьем за его доброе здоровье в высоком звании… Пауль, бедный мальчик — разве можно так экономить на себе! Группенфюрер не должен носить тряпья — что за ужасный свитер на тебе в этом фильме! Возьми, купи себе что-то из одежды… — добрый папаша Георг поставил широкий росчерк на чеке с довольно солидной суммой.