Дэвид Дикинсон - Смерть на Невском проспекте

— Дешифруются входящие? Или исходящие? Или и те и другие?

— И те и другие, милорд. Целая команда сумасшедших математиков и шахматных гроссмейстеров занимается этим.

— А могу я спросить, откуда вам это известно, Михаил? — Пауэрскорт удержался и не прибавил «в ваши младые лета». — Если, конечно, вы можете мне ответить.

— Отец рассказал, — рассмеялся молодой человек.

Отец Шапорова понемногу приобретал в глазах Пауэрскорта какие-то героические очертания, устроившись где-то между магнатом Дж. П. Морганом и Джорджем Бернардом Шоу.

— А у него самого имеется парочка ручных математиков и гроссмейстер в отставке, а, Михаил?

— Уверен, что да, — лояльно ответил сын.

Пауэрскорт улыбнулся. Похоже, подумал Михаил, милорд прорабатывает в голове какую-то хитроумную операцию.

— Итак, — сказал Пауэрскорт, — если я пошлю сообщение в Лондон, пользуясь другим путем, и предупрежу их, что обычные способы передачи ненадежны, мы затем сможем направить охранке и ее клиентам какое угодно количество ложной или неточной информации, и быть уверенными в том, что они примут ее за чистую монету.

— Именно так, — кивнул Михаил, косясь на Наташу и раздумывая, выкроят ли они минутку для нежностей среди всех этих секретов.

— И как же, дорогой Михаил, я пошлю отсюда конфиденциальное сообщение в Лондон?

— Ну, если вы поручите мне, я могу передать его одному из отцовских посыльных или послать по отцовскому телеграфу. Это вполне безопасно.

Посыльный, кстати, отбывает сегодня в полвосьмого вечера, а телеграф работает не переставая.

— Замечательно, — сказал Пауэрскорт. — Что ж, позвольте мне кое-что вам предложить. Я пока пойду, займусь своими делами в посольстве. Уверен, что у вас есть что обсудить в мое отсутствие. Я вернусь, если вы ничего не имеете против, — он помедлил, чтобы уточнить время, — через пару часов, в половине седьмого, и мы вкратце обсудим состояние «дела Мартина», а потом я бы повел вас куда-нибудь поужинать.

— Отлично придумано! — одновременно сказали Наташа и Михаил, и сами рассмеялись.

— Будьте осторожны, лорд Пауэрскорт, — напутствовала его Наташа, — помните о несчастном мистере Мартине!

Михаил подождал, когда Пауэрскорт выйдет из комнаты, и улыбнулся Наташе:

— А знаешь ли ты, что было раньше в этой комнате?

Девушка сверкнула на него блестящими от предвкушения глазами.

— Танцы, конечно, глупый! И наверно, тогдашние Бобринские танцевали по этому паркету с тогдашними Шапоровыми!

Она потянула его с места, и они закружились в вальсе, ускоряясь и ускоряясь. Вальсируя, Наташа думала о том, как хорошо ей в объятиях этих рук, и о том, что она с большей охотой жила бы в этом дворце, чем в царскосельском Александровском. В голове ее звучал целый оркестр. И пусть бы этот вальс длился вечно! Михаил обнимал ее все крепче. Наконец они остановились перед огромным французским гобеленом, изображавшим Бахуса и Ариадну, и там Михаил поцеловал ее, сначала легонько, потом принялся за дело с все возрастающей страстью, и Наташа ему отвечала. Целуясь, она думала, что не отказалась бы оказаться на Наксосе, где о скалы бьется яростная волна, на горных склонах пахнет полевыми цветами, а губы ласкает прикосновение Диониса.

А лорд Фрэнсис Пауэрскорт, взбираясь по лестнице на второй этаж посольства, где находился кабинет де Шассирона, думал совсем не о любви на заброшенном острове и даже не об ухаживаниях за дамами в санкт-петербургских бальных залах. Он думал о том, как использовать тот факт, что охранка читает всю почту британского посольства, и входящую, и исходящую. Когда-то в Пенджабе им с Джонни Фитцджеральдом удалось разработать некую схему использования подобной же ситуации. Не в первый уже раз детектив пожалел о том, что рядом нет Джонни. После того как тот выполнит все просьбы и поручения, которые он передаст ему с посыльным Шапорова, он, Пауэрскорт, попросит, чтобы Джонни приехал в Россию. Это порадует и леди Люси тоже.

Крытая зеленой кожей столешница огромного письменного стола первого секретаря посольства была завалена кучами неразобранных телеграфных лент. Сам де Шассирон лицом вниз лежал, распластанный, на диване, свесив голову набок, и чертил каракули в блокноте, который лежал на полу. Он был бледен, словно еще не оправился от шока.

— Пауэрскорт, дорогой мой, — невнятно пробормотал он, — как приятно видеть вас в третий день русской революции. Хотите коньяку? У меня грузинский. Говорят, успокаивает нервы. — Он дотянулся до бутылки, стоявшей на полу, и долил коньяку в свой стакан. — Ну и как вам муки империи? Довелось ли увидеть еще одно побоище? Какую-нибудь кавалерийскую атаку на убогих и неимущих? Лично царя с саблей в руках на гнедом коне?

Пауэрскорт понял, что дипломат слегка пьян — видно, выпить уже успел предостаточно. Пьет, наверно, весь день. Им уже случалось выпивать вместе, и Пауэрскорт знал — де Шассирону требуется много алкоголя, чтобы получился заметный эффект. Детектив рассказал о своем столкновении с охранкой. История имела успех.

— Насколько мне известно, Пауэрскорт, вы первый англичанин, который туда вошел. Я уж не говорю о том, что вы первый британец, который оттуда вышел. Поздравляю. — Кажется, он не принял во внимание более тонкие обертоны, касающиеся покойного Мартина. — Я плохой мальчик сегодня, очень, очень плохой, — продолжал де Шассирон, мелко тряся головой. — Получил нагоняй от его милости британского посла. Ему не понравился мой доклад о том, что произошло в воскресенье. Изволил спросить, не подвизаюсь ли я в «Дейли мейл» со своими сен-са-ционными, — он едва справился со словом, — разоблачениями и описаниями беззаконных расправ. Сказал, старый дурак, что я преувеличиваю. Похоже, не понимает, что некоторым из нас эта чертова страна в самом деле не безразлична, что мы не можем спокойно смотреть, как ее потрошат прямо у нас на глазах. — В голосе прожженного, казалось бы, дипломата слышались слезы. — Наш брат во Христе, французский посол, обычно хорошо информированный, говорит, что народ, скорее всего, начнет бастовать. Страна рушится, а царь с семейством играют в шарады у себя во дворце!

Де Шассирон снова наполнил свой стакан. Пауэрскорт подумал, что надо поскорей отвести дипломата в его жилые комнаты, пусть отоспится.

— Я сказал его милости, черт бы его побрал, что я видел все это своими собственными глазами, — продолжал он, взмахнув стаканом, — что я сам держал за руки несчастных, которые там умирали. Без толку. Твердит, что это слухи, раздутые и преувеличенные левыми, — так ему сказал кто-то из министерства иностранных дел. Иностранные газеты меж тем пишут о тысячах погибших. Ну, итальянцы, конечно, привирают — какая-то римская газетенка называет цифру в шесть тысяч. Дай им волю, итальянцам, Господь Бог накормил бы тремя хлебами не пять тысяч человек, а сто миллионов. Впрочем, что об этом! Это старая история, — и де Шассирон в один прием влил в себя чуть ли не половину стакана, — Форин-офис в Лондоне именно для того и существует, чтобы представлять интересы иностранцев, а наши посольства за рубежом — чтобы защищать перед правительством Его Величества точку зрения тех стран, где они, британские послы, представляют английскую корону, но никак не наоборот.