Кэролайн Роу - Лекарство от измены

К его удивлению, повествование адвоката закончилось обнаружением тела доньи Санксии и его поздним возвращением в Барселону. Ничего не было сказано ни о донье Исабель, ни о Монтбуе, ни об убийстве Ромео. Он приподнялся было со своего места, чтобы запротестовать, но его быстро заставили опуститься обратно.

— Обвиняемый, сидите тихо, — произнес клерк сухим, невыразительным голосом.

Встал второй защитник, излучая уверенность, низко поклонился судьям и начал излагать им обстоятельства дела. Ему не потребовалось много времени. Он начал с короткого вступления и закончил письмом, которое Томас послал дяде, в котором содержались те самые проклятые слова: «Боюсь, что меня затянули в предательство».

«Как все просто, — подумал Томас. — Все остальное было только следствием». Он сам сочинил себе ордер на смерть в ту ночь в Барселоне.

Был вызван личный секретарь его дяди. Он выглядел еще более пыльным и иссохшим, чем когда-либо, и дал точный и монотонный отчет о получении письма.

— А как произошло, что вы получили и открыли письмо, которое было обращено к графу? — спросил защитник, который в некотором роде представлял Томаса.

— Граф был достаточно далеко, выполняя тайное поручение его величества. Мне были даны указания не сообщать никому — даже самым близким членам семьи или лучшим друзьям, — что он находится вдали от двора. Я позволил распространиться слухам о том, что он болен. Иначе бы я никогда не открыл письмо его племянника.

— И что вы затем сделали? — спросил младший служащий суда.

— Я открыл письмо на следующее утро, ваша светлость. К тому времени дон Томас уже покинул Барселону. Поехал в Жирону, как я теперь понимаю.

— По указанию графа? — внезапно спросил дон Педро.

— Нет, ваше величество. Не то чтобы я знал. В то время я полагал, что он путешествовал в свите ее величества.

Томас с негодованием поднял голову, готовый возразить против лжи. Но он понял, что это была маленькая ложь, имеющая целью защитить репутацию его дяди. И он снова впал в апатию.

Было вызвано несколько свидетелей, сообщивших, что они видели Томаса на дороге в Жирону, а не в свите ее величества, и дело против него было завершено.

Единственные свидетели, которые, возможно, поклялись бы — если бы пожелали, — что Томас был невольным заложником в плане захвата инфанта Йохана, были мертвы. А для обвинителей собранных фактов было вполне достаточно. У них не было никаких причин сомневаться в его виновности.

Его величество поднялся. Вслед за ним встали и все остальные, после чего он удалился, чтобы принять решение.

— Мама пошла в свою комнату, чтобы отдохнуть. Я могла бы почитать тебе, отец, — пробормотала Ракель. Тихие и солнечные послеполуденные часы этого бесконечного субботнего дня ползли очень медленно. — Юсуф мог бы принести книгу, если я скажу ему, какую. — Они сидели под деревом. Тишину жаркого дня нарушал только приглушенный плеск фонтана; кот спал, птицы прекратили свои бесконечные перепалки, затихли даже грохот телег и голоса, доносившиеся из-за стен квартала, погружаясь во всеобщую сонливость.

— Ты уверена? — спросил Исаак, придав голосу выражение фальшивого ужаса. — Возможно, мы могли бы рискнуть. Разумеется, что-то подходящее для этого дня.

— Конечно, отец. А где близнецы?

— Мне говорили, что близнецы спят, — сказал Исаак. — Так что, если начнешь читать, постарайся говорить тихо. Было бы неправильно ввергать их в грех в таком нежном возрасте.

— Не то чтобы мне это было нужно отец, — неуверенно сказала Ракель. — Но я подумала, что это уменьшит твою тревогу. — Это стремление Исаака к самоуничижительному юмору встревожило Ракель, которая относилась к отцу очень серьезно. Так хотел бы он, чтобы она почитала ему в день субботний, или нет? Ее отец был глубоко религиозным человеком, и все же, как неоднократно замечала ее мать, он нередко бывал небрежен в делах соблюдения предписаний веры. На сей раз она взяла дело в собственные руки и подозвала Юсуфа, чтобы тот пошел с нею в его кабинет.

Исаак услышал мягкий шелест юбок дочери, пересекавшей двор, стук открывающейся двери в кабинет. И пока ее глаза пробегали по корешкам, выбирая что-нибудь, что должно ему понравиться, он снова увидел мысленным взором длинный ряд ценных книг в темных, благородных переплетах и лениво попытался угадать, какую из них она выберет.

— Я выбрала Боэция, отец. «De consolatione philosophiae».

Исаак не был удивлен. Это была одна из любимых книг Ракели: первая «трудная» книга, прочитанная после того, как она научилась читать.

— Что это означает? — спросил Юсуф.

— «Утешение в философии», конечно, — ответила Ракель.

— Я могу остаться и послушать, господин? — спросил Юсуф.

— Ты это не поймешь, — сказала Ракель, и в ее голосе послышалось нечто большее, чем просто выражение превосходства. — Это написано на языке ученых.

— Я немного понимаю этот язык, — сказал Юсуф. — Клирик, с которым я путешествовал, учил меня. Я буду слушать тихо, не задавая вопросов. А затем я пойду в город и узнаю все, что вы желаете знать, господин.

— Ты можешь остаться, — с сомнением произнес Исаак. — Похоже, между этими двумя сильными и решительными характерами возникла определенная ревнивая враждебность, что не могло не тревожить. Всего за несколько последних дней Юсуф занял определенное место в его жизни. Он начал планировать образование этого мавританского мальчика и продумывать способы преодоления подозрительности Юдифи, что само по себе уже было довольно сложным делом. Если еще и Ракель будет чувствовать враждебность по отношению к нему, то мир в его доме будет нарушен открытой войной между двумя его учениками. — Но не беспокой Ракель.

Затем тихим и приятным голосом Ракель начала читать ритмичные стихи. Боэций, заключенный в тюрьму философ, горько сетует на произошедшее с ним: судьба отняла у него силу и молодость, преждевременно состарив его; смерть неизбежна, и поэзия — которая всегда была его наивысшим наслаждением, — не в состоянии утешить его. Юсуф пристально наблюдал за ее губами, произносящими слова. Исаак слушал знакомые строки с удовольствием, которое он всегда испытывал, слыша эти прекрасные стихи, и позволил своему сознанию свободно блуждать, перебирая необычные события последних нескольких дней.

Ракель закончила произносить берущие за душу строки, в которых философ укоряет своих друзей за то, что они когда-то хвастались его везением. Ее голос на мгновение задрожал, но она глубоко вздохнула и продолжила чтение. Госпожа Философия внезапно перенесла ее в камеру заключенного, неприступную, мрачную, с голыми стенами. Ракель больше не могла наслаждаться стихами; они были слишком близки к действительности. Она закрыла книгу и возвратила ее Юсуфу.