Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С

Надин не стала объяснять, что так ищут террор. Посетив пару-тройку занятий потенциальный «герой» понимает: здесь ловить нечего, одна говорильня, и следует далее. Будущему смертнику ни к чему политическая экономия и философия. Он желает отдать жизнь, а не получить знания.

— На чиновника по особым поручениям, Лаубе, что-нибудь есть?

— Нет. Мои осведомители ничего отыскать не могут. У Лаубе в городе нет ни знакомых, ни приятелей, ни родни. В конторе, которую он изредка посещает, кроме него только старый письмоводитель. Полуглухой и полуслепой. Он даже имени своего начальства толком назвать не может. Странно, правда?

Да, согласилась Надин и основательно задуматься над этой странностью.

Столичный чиновник, недавно появившийся в городе, встречался в свободное от своих таинственных особых поручений время только с эсеровской шлюхой Инессой-Ириной. Причем профессионал, которым, Лаубе, безусловно, являлся, упорно не замечал очевидных «шпионских» замашек своей пассии. Почему? Неужели красотка совсем свела с ума мужика? В этом Надин сильно сомневалась. Недоверчивые, настороженные, сыщики обычно умело контролируют свои эмоции, тщательно фильтруют контакты и, главное, находятся под постоянным контролем коллег и начальства, которые в трудную минуту пинком под зад помогают потерявшему голову коллеге и подчиненному обрести душевное равновесие.

Куда более вероятны было предположение, что Лаубе только изображает влюбленного, а на самом деле «работает» брюнеточку. Тогда барышню стоило пожалеть. Дурочка попалась на собственный крючок. Она пытается выведать что-то у старого ловеласа, а он, рад стараться, сливает ей нужную информацию, и, таким образом, управляет действиями боевиков. Но чего же старый лис добивается? Неужели Лаубе нацеливает эсеров на конкретное лицо, диктует сроки и подсказывает сценарий покушения? Да, следовало признать. Спецслужбы не раз и не два устраняли чужими руками «лишних людей». Оно и понятно, кто-то же должен ставить на место зарвавшихся сановников и политиков. Тем паче в эпоху перемен, когда в чехарде политических рокировок, в постоянной смене министров и премьеров, постоянно тасуются интересы всевозможные кланов и группировок.

Картина будущего преступления представилась Надин отчетливо ясно. Лаубе назовет брюнеточке день, час и имя жертвы. Скрижальский и Семенов приведут Виталика Орлова. Парень выстрелит из револьвера. Сановник сложит голову во славу государя-императора, широкая общественность содрогнется от кровожадности революционеров, а в высокое кресло сядет новый реформатор и на деньги очередного миллионера затеет очередные великие преобразования. Орлова между тем повесят!

— Не допущу, — произнесла Надин вслух. — Не позволю!

Чиновника она не жалела. Сказывалась закалка, полученная в террорной работе. Уйдет очередной «калиф на час» в отставку или погибнет от руки боевика — свято место не опустеет. Кто-то другой поведет державу к победам и поражениям. «Идущие во власть не принадлежат самим себе, они становится страницей истории, которую иногда переворачивает рука судьбы. Они обречены на риск, — думала Надин. — А вот Виталик — другое дело. Ему надо жить, рожать детей, растить внуков. Ему рано умирать в девятнадцать лет. А министр, что ж, таков его удел. Не первый, не последний. Я буду спасать только Виталика Орлова», — решила Надин, и успокоившись, взяла в руки газету, пробежала глазами новый опус Пети.

«За последние несколько лет эсеровскими боевиками совершено более двух сотен террористических актов. Во время их свершения убито и ранено более четырех тысяч государственных служащих различного уровня. «Попутно» убито более двух и ранено двух с половиной частных лиц. Многовато!

Всем знакомых террористам я задаю один вопрос:

— Как вы полагаете: можно ли убивать?

Отвечают по-разному.

— Убийство нельзя оправдать. Это грех. Но мы идем на него от безысходности, так как не имеем другой возможности реализовать нашу политическую программу во благо страны и народа. — Это слова бывшего студента, который участвовал в трех неудачных покушениях.

— Что бы оправдать совершенное убийство, надо принести в жертву собственную жизнь, — таково мнение молодой особы, гражданский муж которой, уже третий по счету, бездарно погиб, пытаясь бросить в кого-то третьеразрядного сановника взрывной снаряд.

Другие террористы рассуждают не менее радикально. Вера Ф. (провела двадцать лет в заключении) считает моральные современные новомодные проблемы ответственности искусственными. Она полагает: у «старой гвардии» не было внутренней борьбы: «Если берешь чужую жизнь — отдавай свою легко и свободно. Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать».

Рассуждения Руководителя приводить не стану. От откровенного цинизма этого человека, поправшего все моральные законы, меня уже тошнит. Впрочем, о чем это я? Отправить столько людей на смерть и сохранить живой душу невозможно. Партийная задача Руководителя — практическая постановка террора на местах. На деле это выливается в то, что Руководитель собирает 5–7 молодых ребят-смертников (старшему редко бывает за 25 лет, основная масса 18–20), привозит группу в нужный город, расселяет, организовывает дело, поддерживает моральный дух и отправляет на акцию. Затем небольшой перерыв, обычно в Европе. И новая группа. Конвейер работает непрерывно благодаря деньгам ЦК и красноречию Руководителя. Он мастерски играет на струнах души малолетних простаков. Что они, даже меня — редкого прагматика иногда распирает от желания совершить подвиг.

«Кстати», подворачивается подходящая возможность. Руководитель получает очередной приказ ЦК: надо убить своего старого товарища, соратника по партии, некого Т.

История довольно туманная. И перекликается с моим предположением о существовании в руководстве партии агента охранки. Несколько месяцев назад в ЦК пришло письмо, где указывалось, что некий А. и некий Т. являются платными осведомителями, что провалы и неудачи последних лет — их рук дело.

Партийный суд скоро и сурово решает: А. — слишком крупная фигура для подозрений. Он стоял у истоков террора, и фактически командует им сейчас. Поэтому виновен быть не может. Партийный функционер среднего звена Т. — другое дело. Он призван к ответу, выслушан и сочтен виновным.

— Кто желает покарать двурушника? — спрашивает Руководитель у группы.

Я спрашиваю, учтены ли все факты? Возможно, все-таки А. виновен? Руководитель машет руками. Он не допускает мысли, что один из лидеров Боевой Организации способен на сотрудничество с Охранкой. Мое мнение никого не интересует, а жаль. Я видел А. за игорным столом, видел в компании дорогих кокоток, видел перстень с бриллиантом на его мизинце. На скромное партийное содержание позволить себе такое невозможно. Но… лишние вопросы в эсеровской среде не приветствуются, потому я молчу. Но не проявляю инициативу. Принимать участие в казни мне не хочется. Я изображаю разочарование в организованном терроре и широко общаюсь с максималистами. Они проповедуют стихийные акции, не подчиняются никому и уверяют, что будущее за ними.