Ольга Сухаревская - Горе побеждённым

Собакин повертел в руках кофейную ложечку.

- Ты ей веришь?

- Да, Господи, как себе, – заверил Канделябров. – Вы сами с ней поговорите и убедитесь.

- И что мы с ней станем делать? – раздражённо спросил Вильям Яковлевич. – У меня тут не приют для благородных девиц. Ты сам-то понимаешь, что ей здесь не место?

- Понимаю, очень даже понимаю, – вздохнул Спиридон, – но не выбрасывать же её на улицу? Сначала сами спасли, а потом на улицу выкидывать хотите, так, что-ли?

- Это не я её спасал, а вот этот защитник людей, – Собакин ткнул пальцем в помощника. – Заварил кашу и сидит – кофе пьёт со сливками. Что прикажете делать с вашей спящей царевной, Александр Прохорович?

Молодой человек не ожидал от начальника такого афронта и набычился.

- Вам жалко, да? Жалко, что бедняжка поживёт здесь, пока мы не узнаем всех её обстоятельств и не выправим ей документы.

- Кто это «мы», позвольте спросить? – полюбопытствовал Брюс. – С «Чёрным сердцем» полный провал – дело ушло из-под контроля. А вас заботит какая-то девица! На нас в суд могут подать за укрывательство несовершеннолетней!

- Денег надо дать её опекунше, чтобы она отдала её метрики и дело с концом, – настаивал Ипатов.

- Смотри, Кондратьич, как у нашего молодца всё просто получается. Научился руками разводить за моей широкой спиной и деньгами швыряться тоже, между прочим, моими.

Александр Прохорович стал красным, как рак.

- И пожалуйста. Всё, что потратите, можете удержать из моего жалованья. Буду работать бесплатно. А как у неё документы будут в порядке – увезу в Посад, к мамаше. Не пропадать же человеку на улице.

- Вы, Ипатов, небось, считаете себя благородным рыцарем? Утритесь – я на эту роль не претендую.

- Понимаю вашу иронию, Вильям Яковлевич, – с горечью в голосе ответил помощник. – Я своё место знаю и прекрасно понимаю, что именно благодаря вам мы смогли спасти эту девушку. И сейчас её судьба зависит тоже от вас.

- Простите, что перебиваю вас…

В дверях столовой стояла Катя, закутанная в неимоверно большой для неё, «маскарадный» капот.

- Простите, господа. Сестра Антонина заснула. Она бедняжка замучилась со мной это ночью. Я не подслушивала, а только хотела вас всех поблагодарить за моё спасение и сказать, что сейчас же соберусь и уйду, чтобы не причинять вам беспокойства.

Мужчины заговорили все разом: об этом не может быть и речи, они рады быть ей полезными, они всё сделают, чтобы она стала свободной и независимой и … не составит ли она им компанию за завтраком?

Девушка улыбнулась и кивнула. Тотчас Канделябров превратился в порхающего мотылька, который стал безудержно таскать из кухни разные деликатесы. А когда Катя, перед едой перекрестилась, он, всхлипнув от умиления, понёсся на кухню делать ей шоколад.

Ипатов ещё раз оглядел тоненькую фигурку «спящей красавицы» и подумал, что она хоть и не красавица, но очень мила.

Собакин улыбался, гостеприимно почивал гостью и не сводил с неё глаз. После недолгой беседы Вильям Яковлевич мысленно согласился с Канделябровым: девушка искренна и, вероятно, несправедливо обижена судьбой. Но, это была проза. Ужас заключался в том, что он не мог оторвать глаз от её лица, сам не зная почему.

«Так, только спокойно, – говорил он себе. – Не паникуй. Давай разберёмся: ну - мила, ну - молода, непосредственна, похоже, что и умна. Мало ли таких. Что ещё? Чёрт знает что ещё, но - прелесть, что такое!».

Это лицо стало ему дорогим за мгновенье. Эти серые глаза, ах, какие искристые и манящие. Тёмные волосы и очень светлые брови – от этого взгляд кажется открытым и беззащитным, как у ребёнка. Она смешно морщит нос. На верхней губе родинка. Ключицы торчат – совсем худышка, цыплёнок.

У Вильяма Яковлевича перехватило горло. Он закашлялся, извинился и вышел. В ванной, умывшись холодной водой, решил:

«Только не это. Не поддамся. Поручу все хлопоты о ней Канделяброву, а сам буду заниматься «Чёрным сердцем». Главное – меньше видеться. И надо срочно найти себе мамзель.

Через день вернулся отец Меркурий. Ипатов с Канделябровым, перебивая друг друга, поведали ему обо всём: и как дело провалили, и про «спящую царевну». Тут она сама и явилась. Накануне сестру Антонину свозили в магазины – купить девушке одежду. Катя предстала перед священником в скромном полотняном платье, с заплетённой косой. Спиридон сказал, что так приличнее. А коса-то – чистый шёлк. Чёрная и серебром отливает. Батюшка слушал её историю, качал головой, охал, потом притянул к себе «чадо Катерину» благословил и поцеловал в лоб. Видно было, что полюбил. Так определил Канделябров. Александр Прохорович, поддаваясь общей симпатии к гостье, находил в ней всё больше привлекательного. Теперь он уже видел её милую улыбку, высокий красивый лоб и, конечно, волосы… Они пахли резедой, и это начинало кружить голову впечатлительному романтику.

Побежали дни. Хозяина голубого особняка почти не было видно. Он уходил рано – разодетый и надушенный – и, с концами, на день или два. Отец Меркурий тоже дома не сидел. Канделябров бывал в клубе и бегал по Катиным делам. А она, как в парнике, расцветала день ото дня. Ипатов кружил вокруг неё шмелём, за что неоднократно получал нагоняй от Кондратьича.

Однажды начальник позвал помощников в кабинет.

- Сподобились, – пробурчал Спиридон. – Никак решили себе передышку устроить между безобразиями.

- Что ты сказал?- вскинул бровь Вильям Яковлевич.

- Ничего. Стою и вас слушаю.

- То-то. Ты разговаривал с официантом, который в тот день кормил Поливанова?

- Он божится, что вина ему не наливал.

- Так. Это подтверждает наше предположение, что Видякин видел от двери преступника.

- Но, Видякин сказал, что это был старший официант, – уточнил Ипатов.

- Всему виной – фрак. Что за мода такая – наряжать прислугу в барское платье! Поди разбери, кто есть кто. Нет, Александр Прохорович, это был для Поливанова свой человек. Слава Богу, в тот вечер народу было мало. Кто из его знакомых был во фраке?

- Из близких, - Лавренёв, – подсказал Канделябров. - Он и внешне мог соответствовать внешнему виду старшего официанта. Ушинский ходит в мундире, Островерхов тоже. Старосты - Шаблыкин и Сокольский - тоже были во фраках, но оба - дородны сверх меры.

- А француз?

- Господь с вами, Вильям Яковлевич, вы что, на государственное лицо думаете да ещё на иностранца? – удивился Ипатов. – Мозен и кольца-то, небось, никогда не видел. Они с Поливановым даже не были знакомы.

- Об этом нам ничего не известно, – рассудил Канделябров и добавил: - а в тот вечер иностранец был в сюртуке вишнёвого цвета.

- Давайте обобщим полученные сведения, - подытожил начальник. – Помните, неизвестный дядя, которого мы чем-то спугнули, говорил Рыжику, что дом, который предлагалось ограбить, находится на Пречистенке. Добра там полно. Хозяйка наверху. Внизу никого нет – бери и уходи. Похоже, что это - дом Лавренёва, так? Тогда всё сходится: в тот день Лавренёв был во фраке и мог спокойно подойти к столу, поговорить с приятелем, налить ему и себе вина, положить в рюмку Поливанова отраву, а когда тот впал в прострацию – снять кольцо. Правда, возникает резонный вопрос: зачем ему это надо? Для такого поступка нужны очень веские основания. Он не беден. А, если он верит в мистику кольца, тогда и вовсе ничего не вытанцовывается. Он ведь не одинок, у него мать.