Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

Когда Магдалена наконец оказалась внизу, ее тут же окружили циркачи, которые с ликованием приветствовали ее. Зазывала Форхенборн целовал ей руки. В порыве чувств жонглер Бенжамино теребил ее одежду и неустанно повторял:

— Compliment, Complimenti!

А сутулый знахарь тряс головой и твердил:

— Безупречно, безупречно!

В итоге великан Куенрат подхватил ее за талию и усадил себе на правое плечо. Так они и вышли из восточной соборной башни на Либфрауэнплац.

Магдалена кивала осаждавшей их со всех сторон толпе с механической грацией марионетки и с искусственной улыбкой на губах. Лишь немногим, в том числе зазывале, бросилось в глаза ее странное поведение; но и Форхенборн приписал его нечеловеческим усилиям, которых потребовал номер на канате.

Когда труппа вернулась в лагерь, все начали донимать Магдалену вопросами, пытаясь узнать, где и когда она изучила искусство эквилибристики и почему до сих пор утаивала от всех свое умение. Лишь зазывала демонстративно держался в стороне. Он и раньше подозревал, что искусство Рудольфо не обходится без чертовщины, однако никогда не осмеливался призвать канатоходца к ответу. Зазывала прекрасно отдавал себе отчет, что без аттракциона Великого Рудольфо труппа утратит свою привлекательность.

Неожиданное выступление Магдалены лишь подтвердило его подозрение. Послушница в монастыре никак не могла осваивать цирковое искусство эквилибристики. И напрашивались вполне резонные сомнения, мог ли Рудольфо передать ей свое исключительное умение в течение такого короткого времени. Заметив, в каком изнеможении была Магдалена, Форхенборн оттеснил артистов в сторону и проводил ее к фургончику Рудольфо, чтобы она могла прийти в себя после выступления. Магдалена закрылась изнутри, легла в постель и тут же провалилась в глубокий сон.

Она не могла предположить, как развивались события, пока она спала. Во время выступления народ встречал ее бурным восторгом и овациями. Никто не обращал внимания на каноников, снедаемых любопытством и смешавшихся с толпой, чтобы похотливо глазеть, как жена канатоходца с легкостью демонстрировала свое искусство. После аттракциона, вдоволь насмотревшись, они собрались в соборе, чтобы подтвердить друг другу то, что не вызывало у них сомнений и до выступления: бабенка, в такой мере выставляющая себя напоказ народу, нарушила законы морали и, что еще хуже, была явно в сговоре с сатаной. Ни одна богобоязненная женщина не способна взойти по канату на собор, если только она не продала душу дьяволу В случае циркачки речь, без сомнения, идет о колдовстве.

К счастью, неподалеку, во Франкфурте, где дьявол давно уже свил себе второе гнездо, как раз находились три монаха-доминиканца святой инквизиции. Каноники срочно послали за ними, ибо дело требовало безотлагательных мер, пока еще большее число жителей Майнца не стало жертвами колдуньи.

Альбрехт Бранденбургский вернулся вечером с охоты в рейнских лугах, где его загонщики уложили семь диких кабанов и полсотни зайцев. Сам его высокопреосвященство не любил охотиться. Весть о том, что Великий Рудольфо погиб во время своего выступления, мало взволновала князя-епископа. Его секретарь Иоахим Кирхнер не стал вдаваться в подробности несчастного случая, и Альбрехт не расспрашивал. Его гораздо больше интересовали доходы проповедников отпущения грехов, что Кирхнер предпочел бы обойти смиренным молчанием, поскольку овчинка явно не стоила выделки. Кирхнер даже навлек на себя гнев своего духовного хозяина, обозвавшего его бездельником и другими нелестными словами.

— У тебя хотя бы хватило ума прогнать шутов вместе с их мертвым канатоходцем? — осведомился Альбрехт, дав волю своему недовольству.

— Нет, — ответил Кирхнер. — Об этом я хотел бы сначала поговорить с вами. Дело в том, что произошло в некотором роде чудо.

— Чудо? — Не было, пожалуй, другого понятия, которое приводило бы архиепископа в такое волнение, как чудо. Это было прекрасно известно секретарю его курфюрстшеской милости, и он изредка пользовался этим, чтобы спасти свою шкуру. Так случилось и на сей раз.

— Хотя Великий Рудольфо и убился насмерть, — пояснил Кирхнер, повысив голос, — но на следующий день его жена поднялась на башню восточных хоров, ставшую роковой для Рудольфо. Майнцы были вне себя от восторга!

Князь-епископ бросил на секретаря недоверчивый взгляд.

— И ты это видел собственными глазами? Я хочу сказать, ты можешь подтвердить, что эта женщина поднялась по канату на башню? И она все еще жива?

— Клянусь всеми святыми! Свидетелями стали еще сотни, если не тысячи людей. Народ неистовствовал от восхищения, когда Магдалена с уверенностью сомнамбулы восходила по пеньковому канату, подобно деве Марии, вознесенной на небо.

Альбрехт Бранденбургский задумчиво покачал головой.

— Эта баба не только красива и умна, она еще вдобавок обладает свойствами, вызывающими подозрения…

— Ваша курфюрстшеская милость, — перебил Кирхнер своего хозяина, — умоляю, не произносите того, о чем вы подумали! Каноники уже послали за инквизицией.

Альбрехт отмел опасение Кирхнера пренебрежительным жестом:

— А как иначе прикажешь все это объяснить? Наверняка эта баба в сговоре с дьяволом! Она колдунья!

Кирхнер быстро осенил себя едва заметным крестным знамением и сложил руки. Он молчал. Молчал, потому что было совершенно бессмысленно перечить князю-епископу. Любое возражение приводило к тому, что Альбрехт Бранденбургский еще упорнее стоял на своем.

— Вы действительно хотите передать ее святой инквизиции? — робко поинтересовался Кирхнер.

— Ты считаешь, что она могла бы быть нам полезна в другом качестве? — Князь-епископ пожал плечами. И добавил с тяжелым вздохом: — Кирхнер, нам нужны деньги. И я не знаю, где их взять. Я хоть и пригласил Маттеуса Шварца, бухгалтера этого воняющего деньгами Фуггера, на охоту и умасливал его как мог, он все равно продолжает настаивать на своем требовании: одиннадцать тысяч рейнских гульденов — проценты по займу — и столько же в счет погашения долга! Я спрашиваю тебя, Кирхнер, где взять столько денег и не украсть? Был бы Фуггер верующим христианином, а не безбожным язычником, поклоняющимся только мамоне, он бы списал нам все долги за полное отпущение грехов.

— Ваша курфюрстшеская милость, — возмутился секретарь, — если мне будет позволено заметить, Якоб Фуггер живет кредитами, и своим местом и саном вы обязаны именно ему. Без его денег вы бы и сегодня были еще епископом Магдебургским и администратором Хальберштадта. Деньги правят миром, и никуда от этого не денешься. Впрочем, кому я это говорю!

— Кирхнер! — возмущенно перебил увлекшегося секретаря архиепископ. — Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Такие слова из твоих уст ранят мою чистую душу. Или эта баба уже и тебя околдовала?