Клаудия Грос - Схолариум

Так что семья Софи осталась жить на старом месте, а он перебрался к ним. Теперь он целыми днями сидел у окна, пялился на улицу и покрикивал на домашних. Один раз в день ходил к мессе, но деньги на пожертвования отсчитывал загодя, потому что каждый появлявшийся у него пфенниг он заносил в книгу, занимаясь этим примерно раз в две недели, и расставался с ним после долгих вздохов и молитв, и то лишь в случае крайней необходимости. В городе его терпеть не могли, потому что жадность тоже грех. Даже на свадьбу он не больно-то раскошелился и вообще постоянно твердил, что он старый, больной человек, он экономит деньги исключительно на врачей. Когда ему в очередной раз становилось плохо и подагра препятствовала его выходу из дома, он, словно король, вызывал профессора медицины, а потом с болезненной гримасой на лице отсчитывал ему в ладонь монеты, причем источником боли были не столько его кости, сколько тот факт, что профессора берут за такую ерунду слишком много денег.

Софи старалась держаться от него подальше. Чаще всего он уже успевал уснуть у своего окна, когда Софи приходила навестить мать, а пищу он тоже вкушал в одиночестве, потому что, опять-таки, его мучила подагра.

— И что она в нем находит? — спросила как-то Софи сестру. — Разве ей было плохо, нашей матери? Что он ей наплел такого, почему она так перед ним стелется?

Это оставалось загадкой. Их спальня находилась рядом с той комнатой, в которой она время от времени ночевала. Если он чувствовал себя хорошо и в нем просыпались силы, то до Софи доносились стоны и вздохи, и она думала, что, может быть, он искал именно этого, и ее удивляло, что он вообще еще в состоянии этим заниматься, хотя не исключено, что услышанное ею являлось лишь безуспешными попытками овладеть женщиной. Но выяснилось, что безуспешными эти попытки не были, потому что через четыре недели мать сообщила, что ждет ребенка.

Совершенно случайно магистр Штайнер попал на студенческую вечеринку. Друзья праздновали в пивной получение одним из них звания бакалавра. Когда Штайнер проходил мимо, бакалавр выскочил на улицу и пригласил его выпить с ними кружку вина. Штайнер, погруженный в свои мысли, с рассеянной улыбкой позволил втащить себя в зал и подсел к компании. Ломбарди тоже был здесь; он забился в угол и производил впечатление человека подвыпившего. Штайнер воздал должное вину и перебрался к Ломбарди. Кто-то вспомнил Штайнерову корову и сказал, что наконец-то и корова удостоилась философских почестей. Ломбарди, который явно не знал, о чем речь, попросил, чтобы ему объяснили, что к чему.

— Я загадал студентам загадку, — ответил Штайнер и повторил историю, причем Ломбарди, пытавшийся следить за повествованием, сидел, удивленно открыв рот, пока не понял, что Штайнер имел в виду дело Касалла, только облек его в иную форму.

— И что? — спросил он развеселившись. — Смогли студенты оказать вам помощь?

— Вполне возможно. Они убедили меня в подтасовке фактов.

— Подтасовка фактов?

— Да. Ведь мы все время исходили из того, что мычавшая корова и корова убитая — это одно и то же.

— Значит, были убиты две коровы?

— Нет, по крайней мере был обнаружен всего один труп. Хотя где-нибудь может находиться еще один. Мы ведь его не искали.

Ломбарди замолчал, он был ошарашен. А где может пребывать второй труп? На чем, собственно, основана предпосылка, будто существовал всего один труп и нигде не валяется труп номер два? Но в этой мысли было что-то дьявольское, было обстоятельство, которое никуда не вписывалось. Двух-то трупов не обнаружили…

— Услышанные звуки, — тихонько обратился он к Штайнеру, — свидетельствуют лишь о том, что мычала корова. Но мы не можем доказать, что речь идет о той самой корове, которая была убита. Вот в чем дело.

Кружка пошла по кругу, но когда она добралась до Штайнера, тот просто подержал ее в руках, не сделав ни глотка. А потом поставил на стол, поднялся и протиснулся сквозь толпу. Он выскочил на улицу и пошел в сторону собора, к канцлеру. Добравшись, подергал за шнур и стал ждать.

Вот оно! Ломбарди прав, даже если он не видит истинных связей. Пока не видит. Нужно просто включить этот элемент в общую структуру, как будто строишь дом. Служанка открыла дверь, Штайнер влетел внутрь и нашел канцлера за ужином.

— Садитесь. У вас такой вид, как будто за вами гонится дьявол.

Штайнер упал на стул. На столе были паштеты и каплун, пахнущий шафраном, но аппетита у Штайнера не было.

— Я думаю, что нашел ответ.

Канцлер опустил нож.

— Нашли?..

— Да. Если взять за основу фразу, которую придумал преступник, то все объясняется легко. Да, все просто до гениальности. Смотрите мы все время размышляли над тем, что не относится ни к происшествию, ни к Касаллу, и все время предполагали самое очевидное. Рукава, берет, книга, башмаки. Я даже дошел до очень странной идеи: задумал поверить, может быть мертвец — это вовсе не Касалл, а кто-то иной. Например, его близнец. С одной стороны, все это были ложные пути. Но человек — это существо, которое воспринимает мир в первую очередь глазами.

Он остановился и набрал побольше воздуха. Канцлер воспользовался паузой:

— Следовательно, решение задачи связано с другими органами чувств?

— Да, с акустическими. Пытаясь спастись от смерти, Касалл кричал, как мы знаем от свидетелей. Но это преступная подтасовка фактов, а я был не в состоянии отделить заблуждение от реальности.

Канцлер отодвинул тарелку:

— Заблуждение от реальности? Похоже, я не успеваю следить за вашей мыслью.

Штайнер кивнул:

— Мы воспринимаем реальность через процессы, которые нам известны. Человек кричал, потому что находился в смертельной опасности. Чуть позже он был найден мертвым. Кому придет в голову мысль, что громкие крики издавал не убитый? Здесь лишнее — это крик. Кричал не Касалл, а кто-то другой. А это меняет всё. В том числе и ситуацию со свидетелями, потому что если крики вырвались не из горла Касалла, значит, вполне возможно, что он был убит гораздо раньше.

Канцлеру понадобилось время, чтобы осознать, какие последствия должно иметь открытие Штайнера. Он встал, принес второй бокал и наполнил его хорошим рейнским вином.

— Значит, вы думаете, что кричал кто-то другой? А Касалл к тому времени уже лежал мертвый возле вашего колодца?

— Преступник пытался ввести нас в заблуждение, изменив течение времени. Для нас между криком и убийством прошло всего несколько минут. Но если кричал другой, то когда же на самом деле убили Касалла? Лежал он голый под дождем десять минут или час, наверняка этого никто сказать не может.

— А что… — канцлер, наморщив лоб, смотрел, как Штайнер задумчиво и с некоторым самодовольством пьет вино, — что из всего этого следует? Почему кто-то кричал, если никто не угрожал ничьей жизни?