Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах

— Я расскажу вам завтра, Роберт. Мне кажется, на сегодня нам обоим достаточно волнений.

В тот субботний вечер мы расстались довольно рано, еще не было одиннадцати часов. Утро следующего дня уже закончилось — после полудня прошел почти час, когда я получил новую весточку от Оскара. Я небритым лежал в постели в своей комнате и читал, когда прозвенел дверной звонок. Пришел посыльный с телеграфа, который принес телеграмму от моего друга:

«СРОЧНО. ВСТРЕЧАЕМСЯ НА УГЛУ КАУЛИ-СТРИТ ЧЕТВЕРТЬ ЧЕТВЕРТОГО ПОПОЛУДНИ НЕ РАНЬШЕ. ОСКАР».

Я добрался до Вестминстера к трем часам. Было воскресенье, тридцатое января 1890 года, и воздух дышал весной. Лондонский туман исчез; небо стало матово-голубым, нежные белые облачка согрели бы даже сердце моего прадеда. Я зашел в сад, соседствующий с Палатой лордов (тщетно пытаясь найти сонм бледно-желтых нарциссов!), и прогуливался, пока не услышал, как Биг-Бен пробил четверть четвертого. Тогда я перешел дорогу и зашагал по Грейт-Колледж-стрит. Моя походка была удивительно легкой, я наслаждался теплыми солнечными лучами; меня возбуждала предстоящая встреча с Оскаром — телеграмма многое обещала; я чувствовал, что мне всего двадцать восемь лет, и радовался, что я жив. (Придя домой на Гауэр-стрит накануне вечером, я обнаружил письмо от Кейтлин. Она вернулась в Лондон и сильно надеялась на встречу со мной, — «Так сильно, — писала она, — так сильно!» Она подчеркнула последние два слова.)

Я нашел Оскара на перекрестке Грейт-Колледж-стрит и Каули-стрит, он стоял возле двухколесного кэба и разговаривал с кэбменом. Оскар был в своем бутылочно-зеленом пальто с каракулевым воротником, в руке держал новую черную трость из ротанга. Он тепло меня приветствовал, и я отметил про себя, что он прекрасно выглядит, и у него блестят глаза.

— Я знаю, что одет не по сезону, Роберт, но, в отличие от вас, я вышел из дома на рассвете. Любезный кэбмен весь день играл роль моего Санчо Пансы. — Оскар вытащил из кармана монету и вручил кэбмену. Затем он вынул два куска сахара и протянул на ладони лошади. — Когда Англия станет республикой, Роберт, а я императором, эта лошадь — мой верный Росинант — будет одним из первых сенаторов. В ней есть то, чем не обладают наши нынешние законодатели: умение трудиться, сдержанность и понимание собственных возможностей!

— Вы сегодня в ударе, — заметил я.

— Я побывал на утренней мессе, — сказал он. — Я обновлен.

— Вы получили отклик на ваши молитвы?

— Молитва должна оставаться без ответа, иначе она перестает быть молитвой и становится перепиской, Роберт!

— Но священник соответствовал вашим ожиданиям?

— Несомненно, у него превосходный профиль, но не забывайте, Роберт, исповедь, а не священник, дает нам отпущение грехов. — Он повернулся к кэбмену: — Сколько сейчас времени?

Часы размером с блюдце были прикреплены бечевкой к сиденью кэбмена. Он посмотрел на них.

— Сейчас? Двадцать две минуты четвертого, сэр.

— Благодарю вас, кэбмен. Осталось три минуты.

— И куда мы отправимся? — спросил я.

— А вы сами не догадываетесь?

— На Каули-стрит в дом номер двадцать три, полагаю.

— Верно, — сказал Оскар, внезапно становясь серьезным. — Да, мы снова посетим место преступления.

— Зачем?

— Чтобы убедиться в истинности моих умозаключений, как я и обещал.

От его игривой манеры не осталось и следа.

— А сейчас сколько времени, кэбмен?

— Ровно двадцать пять минут четвертого, сэр.

— Идемте, Роберт. Увидим то, что нам предстоит увидеть. Вы будете свидетелем. — Он обратился к кэбмену: — Нас не будет минут десять, самое большее, пятнадцать. Благодарю вас за терпение. Когда придет республика, вы получите награду!

Кэбмен прикоснулся к фуражке и услужливо кивнул. Лошадь, оскалив зубы, одобрительно фыркнула. Оскар взял меня под руку.

— Пойдем, Роберт, мы достигли той стадии, которую наш друг Холмс назвал бы «эндшпилем».

Мы свернули на Каули-стрит, улица выглядела так славно: всюду порядок и умиротворение, к тому же ее заливал бледный солнечный свет. Мы остановились посреди мощеной мостовой, напротив дома номер двадцать три.

— Тише! — прошептал Оскар. — Ничего не говорите, только смотрите! — Он тростью показал на окно второго этажа. — Солнце светит, но шторы опущены. Идемте. Ни звука. За мной!

Мы пересекли улицу и остановились перед входом. Оскар несколько секунд стоял и смотрел на дверь.

— Позвоним? — спросил я.

— Тише, Роберт. Ни слова. — Оскар поднес левый указательный палец к моим губам. — Вы не забыли, что у меня есть ключ Беллотти, но вполне возможно, он нам не понадобится. — Он протянул руку и слегка толкнул дверь, которая медленно и бесшумно отворилась. — Вот видите… — прошептал он, прижав палец к собственным губам. — Пошли.

Мы переступили через порог и немного постояли в коридоре. В доме царила тишина; пылинки танцевали в столбе солнечного света, падающего из окна на лестницу перед нами. Оскар осторожно затворил входную дверь и кивнул, показывая, что я должен идти дальше и подняться по узким ступенькам, ведущим на второй этаж. С каждым шагом, когда доски у меня под ногами скрипели, словно ружейные выстрелы, эхом разносящиеся по долине, дыхание Оскара, шедшего вслед за мной, становилось все более громким и частым. Мы разбудили бы и мертвеца, но я помалкивал. На не застеленной ковром лестничной площадке мы молча встали плечом друг к другу.

Перед нами была закрытая дверь — дверь, ведущая в комнату, где пять месяцев назад Оскар обнаружил тело Билли Вуда. Мы напряженно прислушивались, но в доме по-прежнему царила тишина. Так мы постояли некоторое время, пока Оскар не восстановил дыхание. Я посмотрел на своего друга и улыбнулся. Он улыбнулся в ответ и протянул мне свою трость. Двумя руками Оскар убрал с лица густые, волнистые волосы, сделав глубокий вдох, тихонько, очень осторожно постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.

В комнате было жарко, как в пекле, и очень сильно пахло ладаном. Мы стояли в дверном проеме, и наши глаза постепенно привыкали к сумраку. В свете полудюжины свечей мы увидели распростертое на полу обнаженное тело юноши. Рядом, склонившись над его головой, замер мужчина, и я узнал Эйдана Фрейзера. В руке он держал раскрытую бритву.

Как только мы вошли, Джон Грей перекатился на бок и потянулся к одежде, лежавшей позади свечей. Эйдан Фрейзер бросил на пол бритву и, повернувшись к нам, с мольбой протянул руки.

— Оскар! — вскричал он. — Это совсем не то, что вам показалось. Разрешите объяснить! Ради бога, разрешите мне дать объяснения!

— В этом нет необходимости, — сказал Оскар. — Я понимаю, Эйдан. Я все понимаю.

Оскар положил руку мне на плечо и мягко подтолкнул к выходу.