Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана

— Убийствами он запугивает тебя, — внезапно сказал Борис шедшему следом Мещерину. — Что ему от тебя надо?

— Кто он? Я его не знаю, — на ходу поёжился Мещерин.

И едва не налетел на Бориса: так резко тот обернулся.

— Но он тебя знает.

Мещерин отвел глаза, снова твердо посмотрел перед собой.

— Я его не знаю, — повторил он. — Быть может, он болен жаждой кровавых убийств… Это же Восток!

Словно не желая слушать пустые слова, Борис отвернулся, зашагал дальше. За ним, обойдя Мещерина, последовал молчаливый Румянцев.

С ружьем в руке Борис передвигался осторожно и быстро. Удары камней были уже отчетливыми, близкими и странными из-за равномерной повторяемости. Знаком руки он остановил шедших сзади и заглянул за слоистый выступ скалы. Глянул туда же и Мещерин. И узнал монгола, которого увидел на ярко освещённом участке довольно широкой расщелины. На его лошадь он едва не налетел в Бухаре, когда с приставленным соглядатаем эмира возвращался с шумного базара и заворачивал в тихую улочку. Но тогда монгол был невозмутимым степняком в темной одежде, а в седле представлялся выше ростом, чем оказался сейчас.

Он оголился по пояс и, в напряжении всех сил играя мышцами крепкого и выносливого тела, поднимал и бросал в стену обрыва скалы большие камни. После гулких ударов о стену камни скатывались к его ногам. Он опять поднимал их и бросал. В этих развивающих силу упражнениях была какая-то неистовость, будто он представлял в том месте, куда бросал камни, главного врага своей жизни. Он был одних с Мещериным лет, но напряжённая окаменелость узкоглазого и широкоскулого, по своему красивого лица делала его взрослее царского посланника.

Борис прицелился и намеревался выйти из-за выступа. Но опустил ружье, решив, что так пленить монгола не удастся. Из-за его спины выглянул Румянцев, и под ногой стрельца предательски треснула корочка сланца. Если монгол и услышал треск, то не подал виду. Он прекратил свое занятие, после чего спокойно, не спеша удалился за скалу. Оставив Мещерина прикрывать их, Борис и Румянцев, крадучись, последовали за ним. Они осторожно пробежали вдоль расщелины, глянули за скальный откос.

Он сидел прямо на земле, по-восточному поджав обе ноги, в тени сужающейся балки и к ним спиной и был укрыт с головой своим темным боевым халатом. Они тихо приблизились, и Борис прыгнул вперед, так что сидящий попал в окружение. Монгол шелохнулся. Борис разочарованно расслабился, стволом ружья приподнял, сбросил халат с, казалось, вросшего в землю валуна. Вдруг, осенённый догадкой, он отчаянно быстро побежал обратно.

Медленно приблизившись к шее Мещерина, остриё сабли ткнуло концом мочку его правого уха. Мещерин вздрогнул, резко обернулся. И попятился от страшной улыбки монгола.

— Ты, наконец, пришел, — растягивая слова, выговорил монгол. — Именно я, Бату, избавлю свой род от клятвы Бессмертному.

Не в силах оторвать глаз от острия сабли, Мещерин понемногу отступал, пока не упёрся спиной о неровный скальный выступ. Неприятный холодок пробежал по его телу.

— Нет, — Бату покачал головой. — Ты умрешь не сейчас. Последним из своих людей, когда обезумеешь от ужаса. Ты должен сполна заплатить за столетия верности древней клятве.

Мещерин не все понимал, что говорил Бату, но какой-то мистический страх леденил его кровь. Продолжая дьявольски улыбаться, монгол взмахнул саблей, и Мещерин невольно откинул голову, больно стукнулся затылком о каменный скол. Он закрыл глаза, чтобы не видеть блеснувшее на солнце стальное лезвие; оно с хлестким свистом рассекло воздух у его подбородка.

Свист клинка у его лица повторялся раз за разом, Бату с упорством безумца продолжал играть смертоносным оружием, нисколько не утомляясь этим занятием. Он словно наслаждался мертвенной бледностью Мещерина, сжавшего пальцы в кулаки, но беспомощного, как никогда в прежней жизни. Вздрогнув от раскатистого выстрела и от царапины, словно когтём хищника оставленной пулей на его скуле, монгол глянул в сторону, где Борис отбросил бесполезное ружье, на бегу к нему вырывал из ножен длинную саблю. Увидел и Румянцева, который отстал и приостановился, начал целиться из своей шестигранной пищали. Бату несколько мгновений прикидывал, как лучше поступить с Мещериным, затем развернулся и проворно кинулся прочь.

После судорожного глубокого вздоха Мещерин приподнял свинцово тяжелые веки, как в тумане, различил зыбкие очертания убегавшего Бату. Не чувствуя под собою ног, он опустился на землю, погружаясь в полуобморочное состояние с какими-то дикими кошмарными видениями… Его встряхивали, что-то спрашивали, но он ничего не понимал. Лишь хлёсткий и болезненный удар жёсткой ладони по щеке привёл его в чувство.

— Что он хотел от тебя? — склоняясь над ним, потребовал ответа Борис.

— Я не знаю, — пробормотал Мещерин и не услышал своего голоса.

Это прозвучало не вполне убедительно, но расспросы прекратились.

Джунгары располагались на основательный и продолжительный отдых. Разочарование малой добычей, которую удалось награбить, надо было утопить в дикой оргии. Вечерело, и захваченные для продажи в рабство кочевники ставили разбойникам походные юрты. Пленников с нетерпеливым раздражением поторапливали, — уже с покорностью рабов, они безропотно сносили всевозможные оскорбления и побои.

Юрту для тучного главаря установили первой. У входа разостлали на траве персидский ковер, и он грузно уселся на нем, дожидаясь, когда установят остальные юрты и начнется всеобщая попойка. Его пьяно мутные раскосые глаза налились кровью и уставились на юную киргизку, которую захватили в последнем разграбленном стойбище. Стоя пред ним на коленях, она не смела поднять голову и была похожа на беспомощную мошку, которая попалась в сеть паутины кровожадного паука. Из юрты главаря вышла молодая, красиво полнеющая женщина, покачивая широкими бёдрами, с развязной уверенностью разбойной подруги устроилась за его спиной, нежно пощекотала ему шею, погладила козлиную бороду, после чего запустила пальцы в лохматую черноволосую голову. Поглаживания и щекотание доставляли главарю несказанное возбуждение и наслаждение, и он не сразу понял, с чем к нему обратился старший из двух мрачных телохранителей.

— Джунгар? — хрипло переспросил он телохранителя. Лениво махнул рукой, и к нему подвели и поставили рядом с девушкой безоружного Бату. Мутный взгляд, который он перевел к Бату, стал недоверчивым, не предвещал тому ничего хорошего. — Ты что, хочешь служить мне, пёс?

Бату стал покорно опускаться на колени, но вдруг степным волком прыгнул к главарю и под визг женщины мгновенно вырвал из ножен его короткую арабскую саблю. В три яростных выпада он смертельно ранил обоих бросившихся на него телохранителей. Затем вновь оказался перед главарём. Под безобразный визг своей подруги главарь попытался встать, и в налитые кровью глаза его выплеснул страх предчувствия смерти. С бульканьем в горле и сипением он ухватил у живота лезвие собственной острой сабли, которую с высокомерным презрением вонзил в него Бату, зашатался и тяжело рухнул ему в ноги.