Рита Мональди - Secretum

– Нет, у меня никогда не было времени сделать копию. Почему вы задаете мне эти вопросы?

– Тысяча тебя устроит? – сухо ответил он.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – сказал я, начиная, однако, догадываться.

– Решено. Тысяча двести скудо римскими монетами. Но ни одним больше! И у мемуаров должен быть второй том.

Вот так и получилось, что аббат Атто Мелани купил мемуары, в которых было описано наше знакомство и изложены все последующие события.

За эту сумму он авансом приобрел второй том моих мемуаров, или, скорее, дневник, где будет рассказано о его пребывании на вилле Спада.

– На вилле Спада? – удивленно воскликнул я, когда мы продолжили нашу прогулку.

– Точно. Твой хозяин – государственный секретарь Ватикана, а скоро начнется конклав. Уж не думаешь ли ты, что весь цвет римской аристократии, представители высшего духовенства, не говоря уже о послах других стран, собрались здесь лишь для веселья? Шахматная партия конклава уже началась, мой мальчик. И, будь уверен, важные фигуры будут разыграны здесь, на вилле Спада.

– А вы, как я себе представляю, конечно же, не собираетесь упустить ни малейшего из этих ходов.

– Конклав – часть моей деятельности, – изрек аббат без лишней скромности. – Не забывай, что прославленный род Роспильози из Пистойи, гостем которого я имею удовольствие являться, обязан мне честью быть в родстве с Папой.

Еще семнадцать лет назад я слышал, как Атто хвастался, что решающим образом поспособствовал избранию Папы Климента IX Роспильози.

– Итак, сын мой, – заключил Мелани, – ты составишь для меня хронологическое описание событий на вилле, подробно напишешь обо всем, что увидишь и услышишь за эти дни, и добавишь в эту хронологию пару приятных уместных деталей, которые я тебе подскажу. Затем ты передашь мне рукопись из рук в руки, не оставив себе копии, и не запишешь ее содержания позже. Таков наш договор. Пока на этом все.

Я пребывал в нерешительности.

– Ты недоволен? Не будь писателей, люди и их деяния умирали бы в один день, и все их добродетели были бы похоронены вместе с ними: однако память о них, живущая в книгах, не умрет никогда! – добавил аббат возвышенной прозой и сладким голосом, дабы польстить мне.

«Он не так уж и не прав», – подумал я, слушая его разглагольствования.

– Аназарх, очень мудрый и ученый философ, сказал когда-то, что самая большая честь для человека – быть известным миру как человек, который превосходно владеет своим ремеслом. И если есть миллион одаренных людей одной профессии, то лишь те достойны похвалы, кто по мере возможности прилагает усилия к собственному признанию, и их имя вовеки не забудется.

Если я правильно понял, аббат Мелани хотел, чтобы я стал своего рода биографом, который опишет его грядущие подвиги. «Это верный признак того, что он таки намеревается совершить множество подвигов», – с беспокойством подумал я, слишком хорошо помня дерзкий и бесстрашный характер аббата и его любовь к приключениям.

– Посему, с учетом оного… – с важной миной торжественно продолжал Атто, – в молодости я посвятил себя учебе, чтобы позже, став взрослым, применить знания на практике, а сейчас я ставлю все на то, чтобы мир уважал меня. И поскольку я словами, советами и делами оказывал услуги многим принцам и благородным господам, составлял для них квалифицированные отчеты в области искусства дипломатии, то велико число тех, кто прибегал и прибегает к моим услугам.

«Правда, не всем это пошло на пользу», – с иронией прокомментировал я про себя, вспоминая легкость, с которой Атто Мелани менял хозяев.

– И в подтверждение своих слов, – выразительно произнес Атто, будто угадав мои мысли, – я продиктую тебе множество примеров для мемуаров. И те, кто это прочтут, извлекут большую пользу для себя, поскольку речь идет о делах очень интересных и важных.

Поскольку я растил двух девочек, такое количество денег было для нас с Клоридией неслыханным благословением. Поэтому я более не мешкал и принял предложение Атто купить у меня то, что он все равно уже украл, к тому же я очень хорошо понимал: мне никогда не получить обратно своих мемуаров.

– Только одно, синьор Атто, – наконец сказал я ему, – я не уверен, что мое перо достойно служить вам в качестве летописца.

На самом деле у меня мороз пробегал по коже при мысли, что, возможно, когда-то дворяне и знатные господа будут держать в руках написанное мною.

Атто понял меня.

– Ты боишься читателей. Из этой боязни ты готов и дальше вести жизнь обычного крестьянина, или я не прав? – спросил он и остановился, чтобы сорвать сливу.

Я молча согласился с ним.

– Значит, в предисловии к своему манускрипту ты напишешь не «к благосклонному читателю», а «к злому читателю».

– И что это значит?

Мелани вздохнул и, полируя сливу кружевным платком, продолжил давать мне наставления, делая это учительским тоном и со снисходительной улыбкой всезнайки на лице:

– Да будет тебе известно, что много лет назад, отдавая в печать некоторые свои работы, я тоже следовал распространенному и вульгарному правилу обращаться к благосклонному читателю с извинениями за ошибки, которые по вине автора могли появиться в произведении. Однако теперь, набравшись некоторого опыта, я придерживаюсь мнения, что благосклонные, преисполненные благожелательности читатели, старательно читая чужие творения, всегда найдут в них хорошее, конечно, при условии наличия оного; а ежели даже не найдут, то утешат себя мыслию о том, что автор хотел, как лучше. Ergo, [10]я пришел к убеждению, что предисловие книги надлежит посвятить злонамеренным и склочным читателям, с настолько тонким чутьем, что они выходят из себя по поводу малейшей ошибки.

Надкусив сливу, он остановился, изучая мой отсутствующий взгляд.

– Этим людям, всюду сующим свой нос, nasuti, как их ругали в Риме, что в переводе с латыни значит люди, полные сарказма, этим насмешникам и клеветникам, для которых каждая книга кажется излишеством, каждое произведение – далеким от совершенства, каждое понятие – ошибочным, а все усилия – напрасными, я отвечаю, что прямо-таки жажду, чтобы они не читали моих книг и не обращали на них внимания, ибо чем меньше они будут нравиться им, тем больше будут нравиться другим. Ты знаешь, что я отвечаю, когда один из таких неудачников докучает мне своими ядовитыми замечаниями?

Я вопросительно посмотрел на аббата.

– Я отвечаю: господин, если мое произведение кажется вам не в меру длинным, прочтите только половину; если вы считаете его слишком коротким, напишите продолжение; если оно чересчур простое, утешьтесь, говоря себе, что вам не составило особого труда его понять, если же оно непонятно, делайте пометки на полях; если его предмет и стиль слишком приземленные, тем лучше, потому что, потерпев крах, такой опус пострадает гораздо меньше, чем если бы он упал с большой высоты.