Рита Мональди - Secretum

Однако все эти истории одна за другой растворяются в новом настоящем, не оставляя следов в памяти. На пороге двадцатилетия останется только смутное воспоминание, зыбкое ощущение вожделения и опасности: взрослый мужчина будет мудро держаться подальше от таких бурных перемен. Осторожно направив взор в будущее, он станет удерживать свое сердце на поводке рассудка, он будет обдуманно выбирать мать своим детям и любить ее сердцем, как внимательный супруг.

– Сердцу не прикажешь, синьор Атто, – только и сказал я.

– Это не относится к сердцу короля.

Людовик, который благодаря Марии очнулся от своей затянувшейся спячки, имел несчастье встретить женщину своей жизни слишком рано, но и слишком поздно: он был очень неопытен, чтобы удержать ее, и достаточно взрослым, чтобы забыть. Его сердце было переполнено чувствами, а рассудок поддался им. Государственные соображения остались где-то на заднем плане в виде далекой и неясной мысли.

Я уже хорошо знал, что имел в виду Атто, когда выражал свои мысли подобным образом: он имел в виду не только юность христианнейшего короля Франции, но и собственную жизнь – свои золотые годы кастрированного певца, которые он провел в путешествиях по Европе, постоянно разрываясь между музыкой, шпионажем, верной службой высоким повелителям, между опасностью за спиной и невыразимой страстью в сердце.

В этот момент, когда я предавался мыслям о причинах его пылкости, Атто выпрямился и начал напевать тихую мелодию:

Чей горящий взор пронзил грудь аббата Мелани, мне было понятно и без этого. Могло показаться, что он силою мысли переместился в тело Людовика, как воин влезает в доспехи, чтобы вкусить от радостей и страданий той любви, которая была недосягаемой для него.

Атто пел слабым, почти неслышным голосом. Прошло семнадцать лет, с тех пор как я в последний раз слышал его пение. Тогда его некогда знаменитый, хорошо темперированный и звучный голос потерял, наверное, половину своей силы. Однако арии учителя Атто, Луиджи Росси ( сеньора Росси, как он его называл), ничего не потеряли от своего волшебства, когда он пел их мне.

Сейчас, много лет спустя, этот удивительный, некогда такой приятный голос, которому с восторгом внимала самая изысканная публика королевских дворов и масса зрителей в театрах, превратился в жалкий бестелесный голосок. У лишенного внутренней силы пения Атто осталась только оболочка, как у засушенного фрукта; его сильный певческий голос стал нематериальным и превратился в привлекательный намек на самого себя, в шепот и воспоминание. То, что я слышал сейчас, было больше фантомом, хотя и тщательно обработанным, голоса великого Атто Мелани. В нем не было уже физического доказательства трелей, только неопределенное напоминание о навсегда утраченной магии: прекрасное и утонченное цитирование самого себя.

Но даже этот тонкий голосок был божественным и обольстительным. Он в тысячу раз сильнее доходил до сердца, чем целая школа ученых – до ума. Это пение было лишено всякой телесности и силы, но нетронутой осталась его внутренняя непостижимая красота.

Атто повторял эти строки, будто слова имели для него скрытый и мучительный смысл:

Воспоминания о Марии все еще разрывали сердце аббата. Он чувствовал, что видел ее глазами Людовика, трогал его пальцами, целовал его губами и, наконец, сердцем христианнейшего короля страдал от боли разлуки. Ощущения, которые спустя стольку лет казались Атто более правдивыми и реальными, чем если бы он познал их на собственном горьком опыте. Поскольку, будучи евнухом, он не мог быть близок с Марией, Атто в конце концов овладел ею через короля.

Так проходила и обновлялась странная любовь этих троих людей, любовь между двумя навеки разлученными душами и третьей душой, ревниво хранившей прошлое первых двоих. И мне выпала странная, тайная честь быть свидетелем этому.

Внезапно Мелани оборвал пение и спрыгнул с ограды, на которой сидел, – он снова собрался с силами.

– А сейчас пойдем на виллу. Гром и молния, в конце концов, должен же быть там внутри хоть кто-нибудь, кто прикажет арестовать нас, – сказал он со смехом.

Лишь с большим трудом мне удалось развеять чары образа Марии, вызванного в моей душе словами аббата и его пением.

– Ария вашего учителя, сеньора Луиджи?

– Я вижу, что ты ничего не забыл, – ответил он. – Нет, это песня Франческо Кавалли из его «Ясона». Мне кажется, это произведение чаще всего ставили на сцене в последнюю половину столетия.

После этих слов аббат повернулся и пошел впереди меня: больше он ничего не хотел сказать.

«Ясон, или О ревности». Эту прославленную оперу я никогда не слышал, но знал знаменитый миф о любви Медеи, дочери колхидского царя, к Ясону, вождю аргонавтов, который был влюблен «Ипсипилу, царицу Лемноса. Любовь втроем.

Мы подошли к северной стороне виллы, выходившей на улицу. Над входной дверью было начертано двустишие:

И снова мною овладело странное, необъяснимое чувство, что слова, выбитые на стенах виллы, напоминают о неизвестной мне действительности или даже отражают ее.

Мы потрогали дверь. Она была открыта. В тот момент, когда я взялся за дверную ручку, мне показалось, что я слышу чьи-то торопливые шаги и шум от перемещения каких-то предметов внутри дома, как будто кто-то поспешно вставал со стула. Я посмотрел на Атто, но тот, даже если что-то и услышал, то не подал виду.

Мы переступили порог. Внутри никого не было.

– Нет и следа троих преосвященств, – заметил я.

– Я и не ожидал, что они еще здесь. Однако все же могут остаться кое-какие следы их собрания: записка, какие-то заметки… Мне достаточно знать, в каком зале они встречались. Эти детали всегда могут оказаться чрезвычайно полезными. Вилла большая, давай посмотрим. Как видно, ни у кого нет желания ее охранять. Тем лучше для нас.

Мы находились в большом продолговатом зале с двумя рядами окон. В конце зала находилась закрытая дверь. Помещение, очевидно, было задумано как летняя столовая: через открытое окно дул нежный западный ветерок. В находящемся рядом малом зале был виден стол для игры в бильярд.

Мы осторожно сделали пару шагов вперед. При этом мы не упускали из виду дверь в противоположном конце зала, поскольку считали, что рано или поздно там кто-то должен появиться.

Посреди зала привлекал к себе внимание крепкий круглый стол. На нем стоял большой деревянный поднос из серебряного тополя с инкрустацией. Мы подошли поближе. Атто осторожно толкнул поднос, и он повернулся вокруг своей оси.