Марк Миллз - Офицер по вопросам информации

Упоминание Кармелы дало Максу возможность вернуться к ней в разговоре. Делая вид, будто не имеет никакой информации, он спросил, что на самом деле произошло в ту ночь, о которой идет разговор. Скоро стало ясно, что семья не знает ни точной даты, ни времени, когда тело Кармелы оказалось на улицах Марсы. В суматохе и переживаниях при опознании тела этим, по всей видимости, они не поинтересовались. Это было хорошо. Это значило, что у них нет вопросов без ответа о пропавших сутках между ее исчезновением и днем, когда ее нашли.

Удовлетворившись этой информацией, Макс, не боясь показаться ревнивым воздыхателем, перевел разговор к более деликатному предмету. Он хотел выяснить, упоминала ли Кармела кого-либо из посетителей «Синего попугая».

Виктор признался, что не может припомнить, чтобы дочь когда-нибудь говорила о Максе, но это ничего не значит — у него ужасная память на имена. Однако она явно была не так плоха, судя по перечню других людей, которых он смог припомнить.

Макс старался зафиксировать эти имена в памяти, когда почувствовал беспокойство. Они оба повернулись и увидели группу людей в черном, которая подходила к ним со стороны дома. Впереди шла невысокая и коренастая симпатичная женщина. Это явно была мать Кармелы, и ее глаза горели яростью и горем.

Макс встал, чтобы встретить ее напор и трескотню на мальтийском языке. Грубую лексику она приберегала для мужа, но все время с возмущением показывала рукой на Макса.

Вид Джоя, самодовольно наблюдавшего за происходящим с безопасной дистанции, дал понять, что пришло время уходить. Он явно был тут «персона нон грата» для всех, кроме Виктора и, наверное, Нины, кузины Кармелы, на лице которой была смесь смущения и жалости.

Макс пробормотал извинения, предоставив бедного Виктора его судьбе. Пожилая женщина с морщинистым лицом, отказавшись уступать ему дорогу, вскинула клюку, словно собираясь ударить его. Он посмотрел в ее глаза с молочными бельмами, ожидая удара и едва ли не желая его — в наказание за ту ложь, что он тут выложил.

Может быть, старуха что-то прочитала на его лице, но она опустила клюку и дала ему пройти.

Поездка из Тарксиена к институту Сент-Джозеф прошла незаметно — он отчаянно перебирал в памяти подробности встречи, открытую недоброжелательность близких Кармелы. За все время пребывания на Мальте он никогда не испытывал ничего подобного.

Его секретарша Мария уже сидела за столом, разбирая почту. Эта симпатичная и умная женщина, несколькими годами старше Макса, перед войной работала в департаменте образования. Она обладала бесценными контактами по всему острову и неизменно пребывала в веселом расположении духа. Мария встретила его одной из своих привычных улыбок и новостью, что вице-губернатор только что звонил ему лично.

— Он сказал, в чем дело?

— Голос у него был мрачный.

Это ничего не значило, даже в лучшие времена у него было мрачно-торжественное настроение. А вот личный звонок вызывал беспокойство. Вице-губернатор редко пачкал руки делами, имеющими отношение к информационному отделу, когда у него была целая команда помощников, которые выполняли для него всю черную работу. Должно быть, это было что-то важное.

Через неделю всем им надлежало предстать перед советом правительства Мальты с чашами для подаяний и обосновать расходы для своих департаментов. Вызывало раздражение, что мальтийцы держали кошельки туго завязанными, хотя деньги в них поступали прямо из карманов британских налогоплательщиков, было законченным абсурдом клянчить деньги, живя под бомбами и голодая.

В любом случае бюрократический бегемот, который управлял их жизнью, с начала года процветал, словно питался потоками бомб, а те тонули в бессмысленных бумагах и бесцельных совещаниях. Не подлежало сомнению, что были те, кто и во время войны с комфортом устроились в лабиринтах администрации, но Макс не причислял себя к ним.

Они, как всегда, получат свои деньги, но первым делом им необходимо подготовиться к представлению, которое заключается в том, что придется почтительно сидеть рядом с вице-губернатором. И так далее.

Макс уже отлично усвоил свою роль — Винсент Фалзон из бухгалтерии последние пару недель был по уши занят, разбираясь в гроссбухах и подбивая счета, чтобы у них что-то оставалось на черный день, — но полагал, что лучше самому вникнуть во все детали. Еще ему нужно время, чтобы предупредить Пембертона о расчете «бофоров» и продиктовать два бессмысленных письма — одно генеральному почтмейстеру, а другое — начальнику военной полиции. Лишь после этого он может направляться на встречу.

Консерватория Винценцо Бугейя начала свое существование как сиротский приют для девочек, и, судя по ее размерам, в те ранние дни у нее хватало преуспевающих благотворителей. Она стояла на некотором расстоянии от дороги за металлической оградой с воротами, от которых тянулась внушительная каменная дорожка, а само здание величественно высилось посреди просторного открытого двора. Был и другой двор, скрытый от глаз за часовней с куполом, которая стояла в центре комплекса.

Институт Святого Иосифа притулился в тени Консерватории как бедный несчастный родственник, но то, чего ему не хватало в осанке, с успехом компенсировалось его грубоватым обаянием. Его коридоры кишели ясноглазыми и озорными ребятишками, а не отдувающимися письмоводителями, которые, казалось, были подавлены грандиозностью их нового дома.

После того как их переместили из Валлетты, Макс только один раз посетил резиденцию вице-губернатора, поэтому он заблудился в лабиринте коридоров.

— На второй этаж, и там спросите еще раз.

Этот вежливый совет дал высокий худой мужчина, спешивший по холлу с пачкой досье под мышкой. Пробегая мимо, он даже не удостоил Макса взглядом.

Он сделал и то и другое, когда Макс крикнул ему вслед:

— У вас рубашка из брюк выбилась!

Человек пошарил за спиной свободной рукой и убедился, что его разыграли.

— Я ошибся, — сказал Макс.

Это был детский розыгрыш, но, как ни странно, он успокоил Макса, и он продолжал улыбаться, входя в анфиладу комнат, занятых вице-губернатором и его командой.

Ходжес, привратник департамента, поправляя очки, сидел за своим столом, подравнивая стопку бумаг.

— О, майор Чедвик.

Ходжес сверился с наручными часами, явно разочарованный тем, что не может сделать Максу выговор за опоздание. На циферблате было ровно одиннадцать.

— Я знаю, что это значит для вас, — сказал Макс. — Поэтому и постарался.

Ходжес обладал своеобразным характером — мрачноватый, неразговорчивый маленький человек, всегда безупречно ухоженный. Он был полностью лишен чувства юмора, что порой вынуждало пускать в ход шутку как оружие против него.