Марк Миллз - Офицер по вопросам информации

Его соседи давно отбыли — грандиозный исход почти опустошил Валлетту, Флориану и Три города, а в окружающих городках и деревнях зарождалось бурное волнение. Отказ Макса сниматься с места удивлял и радовал их: хоть кто-то остался, чтобы давать отпор мародерам. Но в его решении остаться не было ничего благородного и мужественного. Из окна спальни открывался прямой вид на квартиру Митци и Лайонела в Валлетте, и он не был готов расстаться с этим видом. По крайней мере, сейчас.

Они жили на третьем этаже, в большой и светлой квартире, выходившей на сады Гастингса. Макс хорошо это знал. У него все еще оставался ключ от входных дверей внизу. Он был спрятан в ящичке прикроватного столика и лежал без нужды больше двух месяцев после того, как Митци резко прервала их отношения.

Оспорить ее логику было трудно.

— Во время войны каждый хватается за какой-то костыль. Что мы и сделали. Мы были как двое калек, которые опирались друг на друга. Так не может продолжаться, Макс. Я замужняя женщина. Нашим отношениям необходимо положить конец.

К тому времени он знал ее достаточно хорошо, чтобы не спорить. Митци редко принимала решения спонтанно. Она всесторонне обдумывала предмет разговора и лишь потом выкладывала свое заключение. И никакие слова или действия не могли разубедить ее.

— Хорошо.

— Я знала, что ты поймешь.

— Я не говорю, что понял.

Они лежали голые на постели. Пять минут спустя он был уже полностью одет и направился домой, переходя из тени в тень, как всегда делал. Вот тогда он и вспомнил о ключе в кармане брюк. Черный провал за стеной бастиона призывал избавиться от него, но он крепко сжимал ключ в кулаке. Он всегда гордился своим умением стойко переносить отказы и с удовольствием посчитал, что слезы, выступившие на глазах, — следствие пыли, которую резкие порывы ветра несли по улицам.

За последние недели его эмоции менялись, особенно когда стало ясно, что в сердце Митци не произойдет перемен. Молчаливая реакция на отставку постепенно уступила место бурному возмущению, а затем мрачной погруженности в себя.

Строго говоря, Лилиан была первой, кто заметил перемены в нем.

— Что случилось? — спросила она в одну из их еженедельных встреч. — Ты не похож сам на себя.

— А кто из нас похож?

Она, вскинув голову, посмотрела на него, слово говоря: ты должен выглядеть гораздо лучше.

— Я понимаю. Жизнь здесь… словно в другом воплощении. Я не могу вспомнить, кто я.

— Так расскажи мне.

— Что?

— Расскажи мне. Это поможет тебе вспомнить.

Макс говорил главным образом об архитектуре, этой странной и необъяснимой страсти, которая в детстве существовала где-то на задворках его сознания и которую он осознал как раз вовремя, за неделю до того, как принял пост, предложенный ему Форин-офис, хотя был еще студентом в Оксфорде.

Его университетские друзья, которые делали первые, осторожные шаги в будущей карьере, были удивлены его решением начать все сначала, сочтя это причудой человека, в глубине души считающего себя вечным студентом, что, скорее всего, было недалеко от истины. Однако его отец целиком принял эту идею. Он даже обнял Макса — чего не делал годами, — похвалил за смелость и предложил оплачивать маленькую квартирку в Лондоне на протяжении всего времени учебы.

Его пребывание в Архитектурной ассоциации стало волнующим откровением после Оксфорда, бесконечных клубных обедов и дебатов. Никого не волновало, считает ли он Эзру Паунда или Т. С. Эллиота отцами современной поэзии. Он чувствовал себя голым и восторженным. На первом месте была работа, их работа, а не чья-то еще. Он даже научился находить красоту в занудстве технического черчения, немногословии людей, которые предпочитали делать, а не дискутировать. Да, они говорили об архитектуре, как он сейчас беседовал с Лилиан — о ее способности возносить человеческий дух и о ростках новой эстетики, которые пробиваются сквозь утоптанную почву. Если он и утомлял ее, она этого не показывала.

Но один разговор ознаменовал крутую перемену в их отношениях. Лилиан была инициатором, но они оба играли свою роль. Почти незаметно их совместные прогулки стали проходить дважды в неделю, и он поймал себя на том, что придумывает различные предлоги, чтобы покинуть кабинет на Сан-Пауль-стрит, когда бывает в городе. В первый раз он пригласил ее выпить в «Юнион-клаб» под каким-то сомнительным профессиональным предлогом.

Устроившись на стуле в женском баре — его иронично называли «Змеиная яма», что отнюдь не веселило ее, — Лилиан рассказала ему историю о своем отце, капитане йоркширской легкой пехоты, который провел год жизни на Мальте, оправляясь от ранений, полученных в боях у Салоников. Мальта выходила больше ста тысяч больных и раненых во время Первой мировой войны и обрела известность как «медсестра Средиземноморья».

Мать Лилиан, как и многие другие мальтийские девушки того времени, добровольно пошла в медсестры. Она отдала сердце стройному йоркширцу, которого выхаживала, и вышла за него замуж за несколько месяцев до того, как его послали обратно на фронт. Джордж Флинт погиб не от болгарской пули или бомбы; он скончался от малярии в сентябре 1918 года, за несколько дней до окончания войны.

Ее мать так никогда и не вышла снова замуж, не в состоянии найти компромисс со своей верой, хотя это не помешало ей исчезнуть из Италии на пару лет перед концом войны, приняв приглашение профессора археологии из университета в Падуе. Это и стало причиной, по которой Лилиан сейчас жила в семье своей тети в Мдине. Приглашение на обед последовало несколько недель спустя.

Мдина с ее стенами, крепостными валами и бастионами напомнила ему городки на вершинах холмов, которые он вместе с отцом посещал во Франции перед войной, и хотя тут не хватало кафедрального собора, чтобы сойти за Лаон или Везеле, во всем остальном они напоминали их. Улицы и скверы, где обитало мальтийское дворянство, были обрамлены выразительными дворцами, построенными в основном в стиле барокко. Та же самая изящная архитектура явно присутствовала в церквях, монастырях и семинариях, которых было в избытке в компактной цитадели. Они создавали эффект порядка и аристократичности, и над этим местом словно висел древний мир, а тишина нарушалась лишь частым шлепаньем кожаных сандалий по камням, когда монашеская братия спешила по своим делам.

Тетя Лилиан, младшая сестра ее матери, вышла замуж за представителя одной из самых древних фамилий, получив в придачу сложный титул, хотя она настаивала, чтобы ее называли просто Терезой. Ее муж, двадцатый барон с непроизносимым именем, был офицером Королевской артиллерии Мальты. Он командовал зенитной батареей, расположенной рядом с хранилищем горючего в Бирзебугге, на юге острова, и редко покидал ее, так что дворец на Бастионной площади оставался в полном распоряжении его жены, племянницы и двух юных дочерей.