Сюзанна ГРЕГОРИ - Чума на оба ваши дома

Канцлер выбрал Уилсона, и тот немедленно принялся проводить свою линию: «исключил» троих студентов за игру в кости в воскресенье, уволил пивовара за пьянство и постановил, что все профессора, коммонеры и студенты по воскресеньям обязаны носить исключительно черное. Бартоломью вынужден был ссудить нескольким самым бедным своим ученикам деньги, чтобы те смогли обзавестись черными костюмами, поскольку собственная их одежда была сшита из дешевой бурой домотканой шерсти, более ноской и менее маркой, нежели элегантная черная.

Утро вступления Уилсона в должность выдалось ясное и погожее, хотя, судя по шуму и взволнованным голосам в кухне, большинство слуг всю ночь провели на ногах. Бартоломью встал на заре и облачился в церемониальную алую мантию доктора университета. После этого он снова уселся на кровать и стал невесело смотреть на двор за окном. Триместр еще не начался, и студентов в колледже жило всего пятнадцать, но свою малочисленность они компенсировали возбужденными возгласами и беготней. Сквозь изящные арочные окна напротив он видел отца Уильяма и отца Элфрита, которые пытались их утихомирить. Бартоломью неохотно вышел на утоптанный земляной двор и направился в зал на завтрак, который наспех подали и без того явно сбивавшиеся с ног слуги.

Сама церемония введения в должность была пышной и помпезной. Облаченный в роскошную мантию из пурпурного бархата, отороченную мехом, и свой черный плащ поверх нее, Уилсон торжествующе прошествовал по Кембриджу, щедро оделяя горожан мелкими монетками. Стайка чумазых сорванцов увязалась за процессией, выкрикивая насмешки, а кое-кто из горожан с отвращением плевался. Уилсон не обращал внимания ни на тех, ни на других, и на протяжении всей нескончаемой церемонии в Майкл-хаузе, которая велась на латыни и на которой он клялся соблюдать устав и правила колледжа, он едва сдерживал самодовольную радость, от которой так и расплывалось его лицо.

Присутствовали многие влиятельные лица как от университета, так и от города. Епископ Илийский [6] Или – город неподалеку от Кембриджа. наблюдал за церемонией с безразлично-скучающим видом, а канцлер и шериф время от времени перешептывались. Они держались вместе, щеголяя яркими красками и дороговизной нарядов. Бартоломью заметил Томаса Экстона, самого известного городского врача, облаченного в мантию из плотного голубого шелка, в окружении несметного выводка своих отпрысков. Рядом с ним стоял зять Бартоломью, сэр Освальд Стэнмор, который владел поместьем к югу от Кембриджа и сколотил состояние на торговле шерстью. По сторонам от него расположились его младший брат Стивен и сестра Бартоломью, Эдит.

Жиль Абиньи присутствовать отказался, сославшись на то, что им с Хью Стэплтоном, принципалом [7] Принципал (устар.) – глава, хозяин. пансиона Бенета, нужно подготовиться к диспуту. [8] Университетское преподавание складывалось из чтения лекций, на которых профессор зачитывал вслух по главам и объяснял какую-либо известную книгу, и диспутов, на которых требовалось точно установить, обосновать и защитить церковное вероучение или известные научные положения. Брат Майкл выказывал свое неодобрительное отношение к Уилсону, громко бурча на протяжении всей церемонии и заливаясь кашлем, по всей видимости неудержимым, в те моменты, когда надлежало соблюдать тишину. Бартоломью делал все, что было положено, но без энтузиазма, мысли его то и дело возвращались обратно к сэру Джону.

Бартоломью посмотрел на пышно наряженного Уилсона, восседавшего в громадном деревянном кресле во главе высокого стола в зале Майкл-хауза, и внезапно его охватила злость на сэра Джона. Мастер так много сделал, чтобы положить конец давнишним распрям между городом и университетом, а его слава блестящего адвоката и вдохновенного преподавателя привлекла в колледж лучших студентов. Делом всей его жизни была книга, разъясняющая студентам многочисленные тонкости английского права, – книга, которая так и осталась лежать неоконченной в его покоях. Дела сэра Джона и вверенного его попечению колледжа обстояли вполне благополучно, так почему же он покончил с собой?

Бартоломью, отец Элфрит и Роберт Суинфорд обедали с сэром Джоном вечером накануне его смерти. Он пребывал в превосходном расположении духа, рвался приступить к следующему разделу своей книги и с нетерпением ожидал проповеди, которую он был приглашен прочитать в университетской церкви. Примерно в восемь Бартоломью и остальные гости покинули сэра Джона. Кинрик заметил, как почти сразу же после этого мастер вышел из колледжа; он стал последним, кто видел сэра Джона живым. На следующее утро тело сэра Джона обнаружили в водяном колесе.

Как практикующего врача и магистра медицины колледжа, Бартоломью вызвали на берег реки, где бледный как смерть мельник старался держаться как можно дальше от трупа. При воспоминании о том утре и о теле сэра Джона Бартоломью бросило в дрожь. Он попытался сосредоточиться на латинской скороговорке отца Уильяма и на церемонии, которой предстояло сделать Томаса Уилсона новым мастером колледжа Святого Михаила.

Наконец отец Уильям кивнул Кинрику, и тот затрезвонил в колокол, провозглашая, что церемония окончена. Студенты с гомоном высыпали из зала, за ними куда более степенно последовали профессора и коммонеры, и все двинулись к церкви Святого Михаила, где предстояло испросить Божьего благословения для назначения Уилсона. Бартоломью задержался, чтобы предложить руку Августу Илийскому, одному из коммонеров, который почти сорок лет преподавал в университете право, пока рассудок его не помутился от старости, и сэр Джон даровал ему право до конца дней жить и столоваться при колледже. Коммонеров в Майкл-хаузе насчитывалось десять: шестеро стариков, как и Август, посвятивших всю свою жизнь университету, а остальные – приходящие ученые, которые пользовались гостеприимством Майкл-хауза на краткие периоды научных изысканий.

Август устремил на Бартоломью взгляд молочно-голубых глаз и беззубо ухмылялся, пока тот бережно вел его из полутемного зала на залитый ярким августовским солнцем двор.

– Невеселый сегодня день для колледжа, – громко заявил он Бартоломью, чем навлек на себя недовольные взгляды кое-кого из преподавателей.

– Тише, Август. – Бартоломью похлопал по перевитой венами старческой руке. – Что было, то прошло, надо смотреть в будущее.

– Но подобный грех нельзя оставлять безнаказанным, – не унимался старик. – О нет. Нельзя забывать.

Бартоломью терпеливо кивнул. После смерти сэра Джона рассудок Августа помутился еще больше.

– Он не будет забыт, – заверил Бартоломью. – Все будет хорошо.