Елена Ярошенко - Карающий ангел

Узнав, что страдалица-мать просит ее принять, Маруся поспешила скрыться в своей комнате. У нее были основания не испытывать симпатии к представителям семейства Десницыных.

Принимать мамашу Десни мне пришлось самой. Я попросила Шуру проводить миссис в гостиную. Когда несчастная мать возникла в дверях, ее можно было бы принять за аллегорическую фигуру скорби, если бы не экстравагантный наряд. На голове страдалицы была чрезвычайно изысканная лиловая шляпа, украшенная золотистой лентой с длинным и узким как штык желтым пером и парой мелких кремовых розочек. Канареечно-желтая юбка была обшита по низу лиловыми полосками и воланами. Жакет миссис Десни, фиолетового цвета, был отделан какими-то блестящими золотистыми галунами. Пронзительно желтые перчатки-митенки венчали эту цветовую симфонию. Вероятно, любителям желтофиолей наряд убитой горем мамаши мог бы ласкать взор, но я нахожу эти цветы довольно вульгарными. Может быть, у меня извращенный вкус…

Лицо миссис Десни хранило строгое выражение. Я предложила бедной страдалице кресло, чтобы ей ловчее было страдать. Она проследовала через комнату молча, зловеще шурша желтой юбкой, и уселась с видом мученицы первых веков христианства, старающейся поудобнее устроиться в клетке с диким львом, куда определили ее жестокосердые гонители веры.

— Простите, госпожа Десни, Мария Антоновна не сможет к вам выйти, она нездорова после вчерашнего, — я сочла нужным извиниться за подругу. — Нервы, знаете ли…

— Конечно, сейчас все молодые девицы очень нервны, — желчно произнесла миссис. — Вот когда я была девушкой, никто из нас не знал даже, что такое нервы!

Я полагала, что воспоминания об этих былинных временах не имели отношения к визиту госпожи Десни в мой дом, но сочла за лучшее промолчать.

Несчастная мать продолжала развивать свою мысль, говоря, что все современные девушки вообще, а представительницы некоторых вырождающихся семейств старой московской аристократии в частности равнодушны и жестоки к людям, и если ее бедный сын безвинно оказался в застенке, то немалая доля вины в этом придется на долю кое-кого, не будем называть громких имен…

Не скрою, подобные намеки в адрес моей лучшей подруги показались мне в данных обстоятельствах неуместно сварливыми.

— Не надо воспринимать все так трагически, госпожа Десни! Официальные власти по закону разберутся в степени причастности вашего сына к данному делу. А безвинные страдания — превосходный двигатель для творческих порывов. Мне доводилось слышать от поклонников поэзии вашего сына, что этот юноша далеко пойдет. Если предположить, что он пойдет по этапу в Сибирь и дойдет до Туруханского края, его трагическая муза расцветет пышным цветом.

— Как вы жестоки! О, как вы жестоки! Превращать и без того несчастного, заключенного в узилище без всякой вины человека в мишень для издевок! Какое у вас ледяное, чуждое всякому милосердию сердце. — Мученица вытащила желтый платочек в крупную сиреневую клетку и зарыдала. — Неужели вы не понимаете, что мой бедный мальчик — жертва мошенничества, орудие в руках бесчестных людей! Он слишком наивен, слишком доверчив, слишком легко поддается дурному влиянию… Не губите, не губите его, он так молод и талантлив…

Что и говорить, Варсонофий умел заставить струны материнского сердца звучать наивыгоднейшим для него образом!

— Сударыня, я не стану утверждать, что в глубине моего сердца таятся неисчерпаемые запасы милосердия и деликатности, возможно, кто-то и упрекнет меня в черствости, но, согласитесь, преступления, совершенные вашими сыновьями, слишком серьезны…

— Я ничего не говорю о старшем сыне! Полагаю, вам уже известна трагическая история нашей семьи. Нафанаил в младенчестве был оторван от матери и лишен благотворного домашнего воспитания. В том, что он стал чудовищем, моей вины нет…

С этим как раз я взялась бы поспорить, но снова промолчу.

— Но Соня, Соня! Это неземное поэтическое создание! Вы не представляете, что с ним творится, как пребывание в тюремной камере влияет на его душу, на его рассудок. Он просто-таки сходит с ума…

Я осознавала, что ум у Варсонофия — самое слабое место, и особенно рассчитывать на его устойчивость не приходится. Но все же трагизм, с которым миссис Десни воспринимала происходящее, казался преувеличенным.

— Он передал мне из тюрьмы такую страшную записку… Бедный мальчик близок к самоубийству, — продолжала несчастная мать. — Он так прямо и пишет, что готов свести счеты с жизнью. Вот, прочтите!

Госпожа Десницына извлекла из сумочки мятый бумажный листок. Я бегло взглянула на размытые слезами строки. Интересно, кто рыдал над этой запиской — поэтическое создание Соня или его безутешная матушка?

— Сударыня, вы позволите дать вам практический совет? Когда получаете письмо о том, что кто-то хочет свести счеты с жизнью, — не верьте ни единому слову. Люди, которые грозятся покончить с собой, никогда этого не делают.

— Вы хотите обидеть меня? Что ж, топчите, топчите ногами убитую горем мать. Плюйте ей в лицо. Сейчас вы можете себе это позволить!

Не знаю, каким образом утверждение, что ее сын скорее всего останется жив, можно приравнять к плевку в лицо матери, но больная фантазия миссис Десни подсказывала ей именно такую трактовку событий.

Бедная мать рыдала, закрывшись своим платочком, гармонично сочетающимся со шляпкой, а я, собираясь сказать ей еще что-либо уничижительное, вдруг не нашла слов. Более того, я почувствовала жалость к этой нелепой, безвкусно одетой, истощенной несбыточными мечтами тетке и ее дурковатому младшенькому, по ошибке отравленному тонким ядом, именуемым искусством.

Мое хроническое негодование по отношению к семейке Десницыных (за исключением одного ее представителя, находящегося в данное время в безвестной отлучке) улетучилось как раз в тот момент, когда приближалось время возмездия… Ладно уж, если поэт не убийца, а что-то подсказывает мне, что это именно так и есть, мы не станем топить его своими показаниями в пучине статей Уложения о наказаниях. Придется просить об этом членов Клуба обойденных…

— Держите себя в руках, сударыня. Я ведь не утверждаю, что ваш Соня — самый отпетый и беспринципный субъект из тех, кого порождала цивилизация. Он вполне еще способен возродиться к новой жизни и даже стать выдающимся человеком. Могу ли я предложить вам чашку чая, госпожа Десницына?

Страдающая мать отвергла угощение так свирепо, словно речь шла о покушении на ее нравственные устои.

— Благодарю, мне сейчас кусок в горло не полезет. Я могу думать только о несчастьях моего бедного сына, томящегося в Бутырском замке. Побалуйтесь чайком сами. Для некоторых жизнь продолжается…