Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка

— Та-а-ак… Это у нас кто? Это у нас Савватий Соловецкий… А тут? Алексий Митрополит, кажись…

Алексей перебрал все иконы и отложил из них только две:

— Сколь за них хочешь?

— А чево ты просишь?

— У меня купец знакомый Богородиц собирает. Много уже скопил. Тут у тебя Млекопитательница и Благоуханный Цвет. Почем отдашь?

— Энти-то? Самые старинные! Память о родителе! По сто рублей за штуку, меньше — ни-ни.

— Ты что, дядя, с бани упал? Я серьезно спрашиваю.

— И я сурьезно. Ты глянь, како письмо! Щас так уже не умеют!

— Письмо как письмо. На Ветке сделано, меньше ста лет назад.

— Да рази они по ста рублев не стоят? Эдаки хороши образа!

— Может, и стоят, токмо не в Бочкарихе, а в Москве. Где же тогда мой интерес?

Мужик задумался.

— На, сам с ними в Москву езжай, и сам торгуй.

Лыков с сердитым лицом встал, сунул иконы в руки хозяину и напялил на голову картуз:

— На дорогу больше изведешь!

Выродов решился:

— Ладно, погоди. А ты сколько даешь?

— За эту двадцать, за ту двадцать пять.

Крестьянин стоял и задумчиво теребил неопрятную бороду.

— Ну, по рукам, что ли? А то ведь я пойду. В Замешаихе, чай, не хуже куплю.

— А! Ладно. По рукам. Давай деньги.

Тут со двора вышел сын:

— Тятя, надо бы соли купить. А то на таку ораву не хватит.

— Пшел отсель! голова вертяча…

Сын бегом кинулся обратно в ворота.

— Ну, гони деньгу и вали отседова.

— Экий ты не гостеприимный… А книг рукописных нету?

— Нету. Давай сорок пять рублев и ступай прочь со двора!

— А склади старые?

— Ступай, говорю!

Лыков с обиженным лицом отсчитал купюры, взял образа под мышку и ушел. Он был доволен. Притон здесь! Осталось осмотреть местность. Непонятно, как штурмовать выселок. В доме женщины и дети — не задеть бы их… Поэтому, скрывшись за поворотом, Алексей спрятал иконы под кустом и побежал в лес. Он обошел все хозяйство снаружи и нашел в задней части забора еще одни ворота, не видимые с лица. От них в урочище уходила едва накатанная дорога. Забравшись на дерево, сыщик заглянул через ограду. Обширное подворье с поленицей. Собак не видно и не слышно — очень хорошо! Если бандитов семеро, где они устраиваются на ночлег? Удобнее всего было бы на сеновале. А вот главарю сподручнее спать особняком. Скорее всего, ему стелют в доме. Вон в той каморке, например. План штурма постепенно сложился в голове у сыщика. Он проникает в каморку и вяжет в ней Челдона. Бекорюков с Готовцевым с двух сторон держат на прицеле сеновал. По сигналу они открывают огонь по крыше, поверх голов, оставляя бандитам выход с торца в лес. Пусть прыгают сверху прямо через забор и бегут. А то, если загнать шестерых головорезов в угол, они и ловцам могут чесу задать…

Довольный произведенной разведкой, Алексей вернулся к Трефилу Осиповичу, сложил у него Богородиц и на телеге отправился по соседним деревням. Легенду следовало отработать до конца. В Замешаихе он не нашел ничего, а вот в Валихе обнаружилась чудесная находка: серебряный ковш семнадцатого века. Судя по надписи, он был пожалован царем Алексеем Михайловичем стольнику Петру Благово! Ай да удача! Будет что подарить учителю на именины…

Коллежский асессор приехал к Оденцову уже под вечер. Поужинал ботвиньей с соленой судачиной, испил чаю и завалился пораньше спать. Встал чуть свет, простился с хозяином и его семейством и уехал. На околице сыщику попалась знакомая молодуха — в новой залокошнице [56] Залокошница — летняя женская сорочка с рукавами выше локтя. и остроносых татарских лаптях, модных в уезде. Видно было, что она уже давно караулит приглянувшегося ей торговца. Лыков сыграл пьесу до последнего акта. Соскочив с телеги, он поцеловал бабу в сочные губы и подарил припасенную на такой случай в городе дорогую шелковую ленту. Сказал дрогнувшим голосом:

— Спасибо тебе! С легкой твоей руки славно наторговал. Еще вот что знай… Жил бы здесь — увел бы тебя от мужа! Ей-ей, увел бы!

— Все вы так говорите, — грустно улыбнулась молодуха. — А сами небось женатые…

Сыщик крякнул и отвел глаза. Потом сел в телегу, тронул лошадь кнутом и умчался. Крикнул только через плечо:

— Вспоминай иногда Алексея Лыкова!

В одиннадцатом часу Алексей сворачивал с Полукруглой к себе на Дворянскую, когда увидел издали необычное оживление. Возле управления полиции скучились три пролетки, городовые бегали туда-сюда и густо толпились зеваки. Исправник Бекорюков стоял посреди улицы и нетерпеливо хлопал себя по ноге перчатками. Возле застыл телеграфным столбом пристав Поливанов с мрачной физиономией.

Сердце у Лыкова екнуло. Он развернул телегу и подъехал к управлению. Соскочил и направился к Бекорюкову. Штабс-ротмистр глянул на него злыми глазами и рявкнул на всю улицу:

— Пошел прочь, дурак! Не видишь — не до тебя сейчас!

Сыщик подошел поближе и сказал негромко:

— Галактион Романович, это я, Лыков. Что-то случилось?

— Алексей Николаевич? Боже праведный! Простите, не узнал. Зачем такой маскарад?

— Челдона ищу, и, кажется, отыскал.

— Вот как? А у нас тут… Не до Челдона сейчас. Еще тело нашли.

— Кто жертва? Кто нашел? Есть ли улики или свидетели?

— На этот раз мальчишка двенадцати лет, из мещан. Дерзкий был, родителям на него часто жаловались. Когда вчера вечером домой не пришел, я сразу почувствовал — опять! Искали всю ночь, силами полиции и обывателей. Овраг тот зловещий сверху донизу обшарили, с факелами. А он на кладбище лежал… Только что обнаружили.

— Я с вами поеду. Найдется в управлении горячая вода бороду отклеить?

— Идите за мной, — сказал Поливанов и проводил Лыкова в здание. Там коллежский асессор быстро привел себя в порядок и выбежал на улицу. Его уже нетерпеливо дожидались. Щукин сидел на козлах, Бекорюков с Поливановым занимали пролетку. Лыков прыгнул к ним, и лошадь рванула с места.

Через десять минут полицейские были на кладбище. Тело жертвы лежало позади Крестовоздвиженской церкви, под березами. Рядом стояли городовой и доктор Захарьин. В нескольких шагах от них прямо на траве сидела мать погибшего ребенка. Она мерно раскачивалась взад-вперед, как заведенная, и тихонько бормотала:

— Митенька… светик мой ясный… солнышко ты мое…

Возле нее стоял муж с посеревшим лицом. Увидев приехавшее начальство, он зло плюнул и отвернулся.

Щукин наклонился над телом, потом опустился на колени. Очень медленно и очень внимательно он рассматривал все вокруг. Захарьин подошел к исправнику и сообщил вполголоса:

— Смерть наступила между десятью и двенадцать вечера. Удушение. Безусловно, это тот же самый маньяк.

Лыков присоединился к сыскному надзирателю, Бекорюков с Поливановым топтались без дела поблизости.