Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка

— Почему?

— Потому, что я человек для этого дела самый подходящий. Облебастрил и исчез. Ищи ветра в поле. И еще я облебастрю по-умному; на тебя и тень не ляжет. А здешние галманы? Сами попадутся и тебя затянут. А ежели ничего не предпринимать, кончится тем, что старик тебя наследства лишит. И будешь ты не Иван Селиванов, богатый купец, а негодь пьяный, которому уже в кабаке в долг не наливают.

— Что же делать?

— Меня слушать.

— Петр Зосимович! Дайте хоть дух перевести, с мыслями собраться… Такое дело — об отцовской жизни говорим!

— Сбирайся и слушай. Молодым жить, а старикам умирать!

— Грех ведь это. В аду вечно гореть…

— Ты бога видал хоть раз? Нет? И я не видал. Нету ни бога, ни греха, ни ада с чертями. Это все попы придумали, чтобы у нас на шее сидеть. Да и папаша твой большой мироед. Как он капитал-то сколотил? А? Рыжему в святцах не бывать. И потом — самый-то грех на мне будет, не на тебе! Только делать надо хитро. Я тебя всему научу, ты только слушайся. Дело отцовское продай. Капитал не трать. Положи его в доходные бумаги и живи на проценты; а сам капитал пусть остается нетронутым.

— Ух ты… А много ли выйдет доходу?

— С восьмиста тысяч? Давай сочтем. Ниже четырех процентов не бывает. Это набегает 32 000 в год, или 2700 рублей в месяц. А в день… хгм… больше восьмидесяти целковых.

— В день восемьдесят рублей? Как сейчас за два месяца? — поразился Селиванов. — И это без растраты капитала… Вот жизнь-то начнется!

— И учти: ничего делать не надо, барыши из банка сами текут. В Петербург поедешь, а то и в Париж!

Форосков вынул из кармана листок почтовой бумаги и карандаш и протянул купеческому сыну:

— На, рисуй план.

— Какой такой план?

— Устройства дома. Где какие комнаты, где прислуга спит, где папаша кассу держит. Газетку вон подложи, а то продавишь.

И Ваня Модный послушно принялся рисовать. Он начертил расположение комнат в особняке, надписал их, указал, кто где ночует, особым крестиком пометил кассу.

— Ну вот и сладили, — подытожил Форосков, забирая план. — На сегодня хватит. Мне понадобится две-три недели, чтобы все обдумать и приготовить. Хорошо бы ты меня в дом провел, чтобы я сам все изнутри увидел. Знаешь, как мы сделаем? Ты сломай в доме какие часы и пригласи меня починить. Папаше скажешь: приезжий механик, хороший!

— Ловко!

— А я уж там старику зубы заговорю, это я умею. Еще учти, Ваня, — эта твоя картинка у меня останется.

— А зачем? Вы же сами все увидите!

— Затем, чтобы ты не обманул меня, когда я дело сделаю. Обменяю твои каракули на десять тысяч.

— Десять тыщ? Где ж я их возьму?

— Совсем ты, парень, дыролобый. У тебя денег будет — курам не склевать. Когда в права войдешь. А я после дела сразу из города исчезнуть должен. Понимаешь? Сорга-то у тебя только потом появится. Через два месяца, после утверждения в наследстве окружным судом. А вдруг ты раздумаешь платить? Так вот, чтобы ты меня не смошенничал, я эту бумажку и сохраню. Если она окажется у судебного следователя, вместо Парижа ты поедешь на Сахалин.

— А как и где я получу бумагу обратно? — настороженно спросил Ваня Модный. — Вдруг вы всю жизнь захотите меня… как это у бар называется?

— У бар это называется — шантажировать.

— Вот! И куда я тогда? На крючке весь век висеть? Нет, так не пойдет! Отдавайте план обратно!

— За десять тысяч ты наверное получишь свою писанину. Какой резон? На мне кровь будет. Я заработать хочу, а не в рудники идти. Мое предложение честное. И еще учти, Ваня. Крови-то на мне уже много… Мы теперь с тобой на одной жердочке стоим. Ежели кому сболтнешь — Петр Зосимович шутить не будет.

На этом заговорщики расстались. Парень пообещал в среду, когда папаша отлучится по делам, испортить большие напольные часы. Это станет поводом позвать «механика».

Запершись в своей комнате, Петр внимательно изучил чертеж и почерк Вани Модного. Сомнения отпали быстро. Именно этой рукой была написана бумага, заманившая Титуса в засаду.

В кромешной тьме три всадника съехались на мосту. Лыков был в суконной кургузке, темных суженках и мягких кавказских ноговицах. Капитан Готовцев оделся по-охотничьи, в серый пыльник и толстые чембары из верблюжьей шкуры. Только исправник, как лицо официальное, обмундировался по форме. В повседневном темно-зеленом кафтане с золотым прибором, с шашкой и револьвером на виц-портупее, Бекорюков выглядел импозантно. На кафтане красовался орден Святого Станислава 4-й степени с мечами и бантом.

— Помпей Ильич, а почему вы усы бреете? — спросил Лыков у капитана вместо приветствия. — Такой видный строевик…

Тот вполголоса рассмеялся:

— Ну и нервы у вас, Алексей Николаевич. Втроем на семерых идем, а вы про усы…

— А все-таки?

— Все из-за Галактиоши, — кивнул на исправника капитан. — Ему, окаянному, проспорил. Еще осенью. Выдул осьмуху водки и после того не попал с десяти шагов в бутылку. Позор для русского офицера! А пари заключили как раз на усы. Хорошие были, густые! Теперь вот жду сентября. В Костроме меня начальство за это чуть в отставку не отправило. Чего это ты, говорят, будто немчура? Едва уцелел…

Отряд с коллежским асессором во главе двинулся по тракту и скоро свернул на лесную дорогу. Через два часа, обойдя Бочкариху по опушке, всадники спешились и последние полверсты крались чапыжником.

Когда открылся починок Выродова, Алексей остановил офицеров, а сам отправился на разведку. Бесшумно подкрался к забору и прильнул к щели. Есть! Две брички приткнулись у конюшни. А прямо посреди двора незнакомый верзила справлял малую нужду. С такого расстояния не разглядеть, есть ли у него родимое пятно на левой щеке. Да и не надо… Если сейчас бандит пойдет в конюшню, значит, это рядовой гайменник. Если в дом, то это сам Челдон.

Мужик сделал дело, громко зевнул и скрылся в избе. Ну что, Гаврила Иванов Торчков, мещанин города Мезени, кажись, ты добегался…

Вернувшись к офицерам, Алексей сообщил:

— Гости в сборе! Я только что видал самого Челдона — по нужде выходил.

Капитан со штабс-ротмистром переглянулись, и в глазах обоих зажглись одинаковые огоньки азарта. Не зря приехали! Они тихо зарядились и разошлись на позиции.

Лыков ловко перемахнул через забор, открыл калитку и впустил Бекорюкова. Жестом указал ему место за поленицей, а сам направился к дому. В ноговицах он двигался совершенно бесшумно. Начинало уже светать.

В сенях было совершенно темно. Скорее угадав, чем увидев, дверцу в кладовку, сыщик открыл ее. Громкий храп указывал, что Челдон крепко спит. Прокравшись мимо каких-то корзин, Алексей склонился над сундуком, служащим бандиту кроватью. Постоял с полминуты, примериваясь. Было тихо.