Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка

— Вот его пусть и почистит. А когда с вещами наружу выйдет, тут я и появлюсь. При попытке бегства…

— Убивать нежелательно. У нас тут и так черт-те что творится. Ты когда мне маньяка поймаешь, Щукин? Ведь четвертая жертва уже! Эдак скоро тут ни тебя, ни меня не будет — выгонят всех к шайтанам! Неужели во всем уезде нет никого подходящего?

— Ищу, ваше благородие. Не простое дело. Разрешите после среды покататься, беглых по деревням пошарить.

— Да, базар пройдет, и поезжай. Лыкова с собой возьми, он человек оборотистый. Вдвоем спокойнее.

— Слушаюсь. Так как насчет Фороскова? Можно мне его стрельнуть? Скользкий и тертый, сразу видать. Обещает дать в Костроме на допросе ложный донос, замешать и меня, и вас!

— А кто его, дурака, в Кострому отпустит?

— Он политику хочет здесь показать, на первом допросе. Тогда, по закону, далее мы его держать не имеем права, а обязаны сразу же доставить в Кострому, в губернское жандармское управление. А там, сами понимаете… Обнаружу, говорит, ваше все мздоимство!

— Ну и скотина!

— Часть краденых вещей я при нем оставлю, а ценное что заберу. Успел-де кому-то из сообщников передать, а кому — теперь уже не спросишь. Таким макаром мы и грабеж раскроем по свежим следам, и Попова накажем. И заработаем чуток…

— Грабеж раскрыть — это хорошо. Это очень кстати. А то Кострома уже ногами топает. К нам выехал с инспекцией советник губернского правления Ниродлюрцов. Дождались! Ищи, Щукин, ищи мне маньяка! Или хоть кандидата представь на эту должность!

— Овец не стало, так и на коз честь пала? — ухмыльнулся надзиратель.

— Кого хочешь, но предъяви!

Форосков зашел в знакомый кабак в четвертом часу. Варнавинцы, как и все истинные русаки, считали своим долгом напиться в воскресный вечер до потери чувств. Заведение Коммерческого ломилось от посетителей. Многие, не имея где сесть, пили и закусывали стоя. Иногда из-за места на скамье вспыхивали злые потасовки. В таких случаях хозяин кивал Ване Модному. Из-за «табль дота» вставали два-три горчишника и вышвыривали буянов на улицу. Водка лилась рекой. Казалось, весь город пройдет сегодня мимо стойки Нила Калиновича…

Два пьяных в стельку мужика прямо посреди комнаты наяривали «Барыню». Перебивая их, компания артельщиков в углу, сбиваясь с мотива, орала в голос:

Несколько выпивох уже валялись по углам; кого-то с плачем уводила домой жена. Расхристанный, в одной рубахе, детина подскочил к кабатчику:

— Нил Калиныч, налей в долг! Я ж… завсегда ж… всей душой!

— Сегодня за деньги, а в долг завтра, — отрезал Коммерческий.

— А-а! Костяная яишница! У тебя от скупости из зубов кровь идет!

Детина снял с себя суконный фартук и бросил на стойку:

— Во сколь ценишь вещь? Гля, новый совсем! Полуштоф всего прошу!

— Твоя дурная голова столько не стоит, а ты дрянной передник за полуштоф. Пшел прочь!

— Нил Калиныч! Душа просит… Вот, чертогон возьми, он селебряный!

Детина сорвал с себя и протянул кабатчику нательный крест на гайтане. Коммерческий внимательно его осмотрел и молча налил косушку. Парень радостно схватил стакан и вернулся за стол.

— Видите, с каким народом приходится дело иметь, — пожаловался кабатчик Петру. — Галманы! Ох, грехи наши… Вы с Иван Иванычем поговорили?

— Довелось.

— Сторговались? Можно вам тут оставаться?

— Жаден больно ваш Иван Иваныч. Попробовал сначала взять меня на фу-фу, поддеть на шаромыгу. Но на итог сторговались.

— Ну и слава богу.

— Бог в наших делах ни при чем, Нил Калинович. Вы вот обещались пару человечков приискать, помните?

— Помню. Вы сначала прописаться были должны. Вот теперь, ежли прописались, и начну искать. Приходите сюда послезавтрава, ближе к ночи. Будет уже кого смотреть.

— Лады. А сейчас я хотел бы с Ваней Модным потолковать. Спотворите?

— Попробую, но не обещаю. Капризный. Может и не захотеть…

— А вы попросите.

Коммерческий ушел в угол и там долго шептался с главарем горчишников. Наконец, Ваня согласно кивнул.

Петр протолкался сквозь плотную толпу. Селиванов сидел в окружении своих подданных и смотрел на незнакомца без особого интереса:

— Чего тебе?

Форосков без церемоний взял ближайшего к нему горчишника за волосы и одним рывком сбросил на пол. Парень вскочил, матерясь, и полез в сапог. Не обращая на него внимания, Петр уселся на освободившееся место и сказал вполголоса:

— Надо потолковать глаз-на-глаз.

— По кой ляд? Ты вообще кто, дядя?

— Завтра в семь утра на стрелке, у дальнего оврага. Будем делать из тебя богатого человека.

— Я и так богатый!

— Не ты, а твой папаша.

— Так рано я не встаю, давай к обеду.

— В семь. Не придешь — другого найду. А ты продолжишь у папаши побираться.

Форосков встал и пошел к выходу. Однако успел заботливо спросить сброшенного им горчишника:

— Не ушибся? А ты водки к голове приложи — помогает.

Как и ожидал сыщик, Ваня Модный явился на встречу. Хочется быть богатым!

— Вот что, парень, — сказал ему Форосков. — Я человек пробойный [66] Пробойный — дерзкий ( жарг .). , долго болтать не люблю. Есть мысль. Тебе выгодно, и мне выгодно. Если не сглупишь, через месяц станешь хозяином отцовского дела.

— Ты все же кто таков?

— Зови меня Петром Зосимовичем.

— Перестань загадки загадывать! — рассердился купеческий сын. — Объясни толком. Как папаша мне свое дело передаст? Ты его не знаешь. Он до соборования ничего не перепишет! Грозится даже в наследстве ограничить за мое дурное поведение.

— Все, Вань, можно решить одним днем. Даже одной минутой.

— Как?

— Я твоего папашу удавлю, и ты войдешь в наследство. А мне за то заплатишь.

Селиванов стоял, словно оглушенный обухом. Он смотрел на «темного человека» молча, вытаращив глаза, и беззвучно шептал что-то губами. Потом воровато оглянулся:

— Это он вас подослал? Папаша?

— Я твоего папашу в глаза не видел.

— Вы… вы всерьез предлагаете мне убить отца?

— Конечно, всерьез. Мне болтать некогда.

— Удивительно… Как же я могу вам верить? А грех-то какой! Нет, я отказываюсь вас понимать; уходите!

— Тебе папаша сколько денег дает?

— Денег? Десять рублей на неделю. Иногда уменьшает в наказание…

— И все, поди, с боем? Не надоело унижаться? Единственный сын. Вроде не глупый. А ведешь себя что деревенский дурачок.

— Чего вы обзываетесь-то?

— Молчи и слушай опытного человека. Каков у отца капитал? Тысяч триста будет?

— До восьми ста считаемся!

— До восьми ста?! И ты еще ломаешься? Я вот сейчас уйду, и для тебя случай стать богачом на этом кончится. Навсегда. Никто в Варнавине больше не сделает тебе такого предложения.