Эллис Питерс - Эйтонский отшельник

— Что ж, чем я могу быть полезен милорду шерифу? — спросил Кутред, не сводя взора с алтаря.

— У меня есть к вам несколько вопросов, — спокойно вымолвил Хью. — Речь идет об убийстве.

При этих словах отшельник резко повернулся к шерифу и с удивлением уставился на него.

— Об убийстве? В наших местах? Я ничего не слышал. Объясните, милорд, в чем, собственно, дело.

— Вчера вечером некто Дрого Босье, гость аббатства, по совету одного из монахов поехал с визитом к вам. Он прибыл в наши края в поисках своего беглого виллана, молодого человека лет двадцати. Босье намеревался взглянуть на вашего слугу Гиацинта, который появился у нас недавно и по приметам напоминает искомого беглеца. Босье хотел убедиться, не является ли Гиацинт тем самым человеком, что сбежал из его манора. Побывал ли Босье у вас? Это должно было случиться уже в сумерках.

— Разумеется, он побывал у меня, — сразу признал Кутред. — Впрочем, я не спрашивал его имени. Но какое отношение все это имеет к убийству? Ведь вы сказали, что кого-то убили.

— Вот этого самого Дрого Босье и убили на обратном пути в Шрусбери. Примерно в миле отсюда его ударили кинжалом в спину и оттащили с тропы. Прошлой ночью уже в полной темноте брат Кадфаэль обнаружил его мертвым. Рядом с телом хозяина бродил его конь.

В глубоко посаженных глазах отшельника сверкнули красные искорки, он переводил недоуменный взгляд с одного своего посетителя на другого.

— Трудно поверить, что в этих обжитых местах шастают разбойники. Причем в графстве с твердой властью, которое находится под вашей юрисдикцией, милорд, и так близко от города. Это просто грабеж или что-нибудь иное? Этого Босье ограбили?

— У него пропали седельные сумки, уж не знаю, что там в них было. Однако с покойника не сняли богатое платье и серебряный перстень с руки. Похоже, все происходило в большой спешке.

— Настоящие разбойники ободрали бы его как липку, — уверенно сказал Кутред. — Я не думаю, что в этом лесу засела шайка головорезов. Тут что-то другое.

— О чем вы говорили с Босье? — спросил Хью. — И что было потом?

— Он приехал, когда я творил свою вечернюю молитву вот в этой самой часовне. Он вошел и сказал, что хочет посмотреть на юношу, который находится у меня в услужении, и что, видимо, я был обманут, когда взял его к себе. Дескать, он разыскивает своего беглого виллана и что ему сказали, мол, мой слуга тех же лет и той же внешности, и к тому же появился в этих местах недавно и никто его толком не знает. Он рассказал мне, откуда приехал и где искал своего беглеца, и где намерен искать далее. Спрашивал меня, где и когда я впервые встретил своего Гиацинта. Но проверить он так ничего и не смог, — сказал Кутред. — Парня тут не было. Пару часов до того я отослал его с поручением в Итон. Однако Гиацинт не вернулся. Его нет и по сию пору. У меня такое впечатление, что он здесь вообще больше не появится.

— Вы и впрямь полагаете, что он и есть тот самый беглый Бранд? — спросил Хью.

— Откуда мне знать, но почему бы и нет? Однако, когда он не вернулся ко мне вчера, я почти уверился в этом. Не мое это дело предавать кого-либо возмездию, это дело господа бога. Я даже рад, что не мог ответить ни да, ни нет и что Гиацинта не было здесь.

— Но ведь даже если он пронюхал, что охотники напали на его след, он все равно вернулся бы к вам сегодня, — заметил Кадфаэль. — Босье уехал несолоно хлебавши, и даже если Гиацинту угрожал его новый визит сюда, он вполне мог скрыться снова, рассчитывая на то, что вы не выдадите его. Где еще он мог чувствовать себя в большей безопасности, чем у святого отшельника? Но почему-то он так и не пришел.

— А теперь вы сообщаете мне, что его хозяин мертв, если конечно он его хозяин, — мрачно сказал Кутред. — Даже убит! Похоже, мой слуга Гиацинт проведал о приезде Босье и сделал нечто большее, чем просто исчез. Похоже, он предпочел убийство тому, чтобы тихо сидеть где-нибудь в укромном уголке и дожидаться, когда его хозяин уедет отсюда. Видимо, я никогда уже не увижу своего Гиацинта. До Уэльса рукой подать, а там даже чужак без роду и племени может найти себе работу, хоть и не самую хорошую. Нет, он не вернется, никогда не вернется.

В эту минуту у Кадфаэля возникло странное ощущение, как если бы краешком сознания он понял, а не по-настоящему вспомнил — у него мелькнула мысль об Аннет, которая вошла в отцовскую сторожку вся сияющая, взволнованная, таинственная, с дубовым листиком в растрепанных волосах. Ее легкий румянец и учащенное дыхание свидетельствовали о том, что девушке пришлось пробежаться. И это было примерно час спустя после повечерия, когда Дрого Босье наверняка уже лежал мертвый в миле от дома лесничего на обочине тропы, ведущей в Шрусбери. Вообще-то Аннет выходила из дома по делам, запереть на ночь курятник и хлев, но больно уж долго она отсутствовала и вернулась вся раскрасневшаяся, с блестящими глазами, словно девушка, вернувшаяся со свидания с возлюбленным. И разве не говорила она добрых слов о Гиацинте и разве не слушала с видимым удовольствием отцовские похвалы в его адрес?

— Когда вы впервые встретились с этим юношей? — спросил Хью отшельника. — И почему взяли к себе в услужение?

— Это было на моем пути из Эдмундсбери от кембриджских августинцев, когда я на два дня остановился в нортгемптонском монастыре. Я встретил Гиацинта среди нищих, которые побирались у ворот. Выглядел он молодым и крепким, но был весь в лохмотьях, словно давно уже скитался по миру. Он рассказал мне, что его отец лишился имущества и умер, а сам он остался сиротой и без всякой работы. Из милосердия я дал ему одежду и взял к себе слугой. Не сделай я этого, наверняка он докатился бы до воровства и разбоя, чтобы добыть себе средства на пропитание. До сих пор Гиацинт исправно служил мне, как я полагаю, из благодарности. Так оно, вероятно, и было на самом деле. Однако теперь я вижу, что все было напрасно.

— Когда вы встретились впервые?

— В конце сентября. Точно я уже не помню.

Время и место встречи совпадали со сведениями, полученными от Дрого Босье.

— Похоже, теперь мне придется ловить этого Гиацинта, — сухо заключил Хью. — Нужно срочно вернуться в Шрусбери и выслать людей на поиски. Убийца он или нет, мне не остается ничего другого, как изловить его.

Брат Жером твердо придерживался мнения, которое выражал весьма настойчиво и при всяком удобном случае: брат Павел непозволительно пренебрегает властью, данной ему над его юными подопечными — послушниками и учениками. Свой надзор за ними брат Павел предпочитал осуществлять в самой ненавязчивой форме, за исключением того времени, когда непосредственно занимался их обучением и наставлением. Однако в случае реальной необходимости, когда кто-либо из них и впрямь нуждался в нем, брат Павел был тут как тут. Такие же обыденные процедуры, как умывание, поведение за трапезой, отход ко сну и утренняя побудка были оставлены братом Павлом на добрую волю и здравый смысл своих подопечных. Однако брат Жером был твердо убежден, что мальчикам, которые не достигли шестнадцати лет, доверять ни в коем случае нельзя, да и после достижения этого вполне зрелого возраста в юношах куда больше от лукавого, нежели от ангелов. Поэтому брат Жером постоянно следил за юношами и без устали делал им замечания по поводу каждого их шага, словно именно он, а не брат Павел, был их наставником, причем усматривал в наказаниях куда больше пользы, нежели мог помыслить добросердечный брат Павел. Брату Жерому неизменно доставляло удовольствие при всяком удобном случае повторять, что не миновать им беды со столь слабохарактерным наставником.