Эллис Питерс - Святой вор

Жарким летом тысяча сто сорок четвертого года, в конце августа, Джеффри де Мандевиль граф Эссекс поддался действию изнуряющей жары и тем самым совершил роковую и последнюю ошибку в своей весьма продолжительной и блестящей карьере. Как раз в это время Джеффри осадил одну из тех наскоро построенных, но вполне надежных крепостей, цепью которых король Стефан пытался оградить свои земли от вторжения войск Джеффри, засевших в Болотном краю и состоявших главным образом из разбойников и прочего сброда. Из своих потайных лагерей в Болотах эти банды уже около года совершали опустошительные набеги и довели дело до того, что в тех местах не осталось ни одного поля, где можно спокойно посеять хлеб и собрать урожай, ни одного манора, где можно без помех вести хозяйство, и ни одного человека, обладавшего сколько-нибудь значительными ценностями и не лишившегося их под угрозой смерти. А поскольку король отнял у Джеффри — сказать по правде, не больно-то считаясь с законом — все его законные владения, замки и титулы, то и Джеффри поступал соответственно с теми, кто становился у него на пути, будь то богач или бедняк. За этот год Болотный край, от границ Хантингдона до Майлденхолла, что в Суффолке, и почти весь Кембриджшир превратились по сути дела в разбойничье королевство, не признающее короля Стефана. Кольцо же королевских замков разве что ограничивало дальнейшую экспансию, но никоим образом не связывало рук графу Эссексу и не могло навязать ему генерального сражения, коего он искусно избегал.

Однако крепость Бервелл, расположенная к северо-востоку от Кембриджа, была у Джеффри как кость в горле, ибо перерезала коммуникации, безопасность которых его единственно и беспокоила. Так вот, в один из самых жарких августовских дней он объезжал свои позиции вокруг осажденной крепости, высматривая место для решающего штурма. Из-за сильной жары он снял с головы шлем и прикрывавшую шею тонкую кольчугу. Один из лучников, защищавших стену крепости, выстрелил в него, и стрела угодила графу прямо в голову.

Джеффри только посмеялся, ибо рана выглядела совсем не опасной, и несколько дней не обращался к лекарю. Однако вскоре началось заражение, графа охватила лихорадка, тело покрылось язвами, и он слег. Джеффри перевезли в Майлденхолл, однако стало ясно, что долго он не протянет. Вот так жара и сделала то, что никак не удавалось войскам короля Стефана.

Однако графу не дано было упокоиться с миром, ибо он все еще был отлучен от церкви, так что не мог рассчитывать на помощь священника. Дело в том, что год назад на великопостном церковном соборе епископ Винчестерский Генри Блуа, брат короля и в то время папский легат, постановил, что ни один человек, допустивший насилие в отношении облеченного духовным саном лица, не может быть прощен иначе как папой римским, причем не присланной буллой, но в его личном присутствии. Что и говорить, не близок путь от Майлденхолла в Рим для человека, умирающего в лихорадке. Свое отлучение от церкви Джеффри заслужил тем, что силою захватил Рамсейское аббатство, выгнал монахов и аббата, а монастырь превратил в столицу своего королевства воров, насильников и убийц. Таким образом, граф не мог рассчитывать ни на прощение, ни на подобающее христианину погребение. Его нельзя было хоронить на кладбище.

Нашлись люди, которые сделали для Джеффри все, что могли. Не в силах помочь его телу, они искренне позаботились о его душе. Когда граф ослаб настолько, что перестал даже бредить, его приближенные лихорадочно принялись делать пожертвования от его имени и возвращать церкви многое из того, что Джеффри награбил, в том числе и в Рамсейском аббатстве. Никто не знал, да и не спрашивал, была ли на то добрая воля самого графа, однако ни одна церковь не приняла его тело. Ему было отказано в погребении по христианскому обычаю. Он был лишен титула, земель и должностей, его семья осталась без наследства. Старшего сына графа, разбойничавшего вместе с отцом, тоже отлучили от церкви. Младший же сын, названный в честь отца, давно уже перешел на сторону императрицы, которая, несмотря на отсутствие у него земель и официального статуса, признавала его как графа Эссекса.

Шестнадцатого сентября Джеффри де Мандевиль скончался так и не прощенным и отлученным от церкви. Ему была оказала последняя милость: несколько рыцарей из ордена тамплиеров, которые оказались проездом в Майлденхолле, препроводили гроб с телом графа в Лондон, где, получив отказ от церкви, были вынуждены захоронить его за пределами кладбища в Тампле, в неосвященной земле, хотя и этим они поступили против буквы закона, который строго запрещал хоронить отлученных в земле.

В разношерстном войске Джеффри не нашлось никого, кто смог бы заменить его. А поскольку держаться вместе весь этот сброд заставляла единственно жажда наживы, то едва королевские войска с новой решимостью взялись за дело, как разбойничье войско стало распадаться на части. Мелкие шайки этих негодяев стали расползаться во всех направлениях в поисках уголка потише, где они, словно дикие звери, могли бы продолжать свою разбойничью жизнь. Люди же более здравомыслящие успокаивались на том, что заключали выгодный союз с кем-либо по соседству.

Как бы то ни было, известие о смерти Джеффри вызвало всеобщее удовлетворение. Новость быстро достигла ушей короля Стефана и, слава богу, избавила его от одного из наиболее опасных и непримиримых врагов и вместе с тем от необходимости сосредоточить значительные силы в одном месте. По мере того как разбойничьи шайки разбредались по Болотному краю, эта весть шла от одной деревни к другой, и люди стали потихоньку выходить на свои разоренные поля, дабы собрать хотя бы жалкие остатки погубленного урожая, начинали отстраивать сожженные дома и разыскивать своих близких и родственников. А кроме того, поскольку смерть была в этих местах делом обычным, следовало по-христиански похоронить убитых. Чтобы жизнь в этом краю вошла в мало-мальски нормальное русло, требовалось никак не меньше года, однако уже теперь в этом направлении делались первые робкие шаги.

Ближе к концу года весть о смерти Джеффри достигла аббата Уолтера, настоятеля Рамсейской обители. Он получил эту весть вместе с предсмертной волей графа, который возвращал ему монастырь. Аббат Уолтер возблагодарил бога и послал известие приору и субприору, а также всем разбросанным по стране братьям, которые, оставшись без средств к существованию и без крыши над головой, были вынуждены искать приюта где придется — кто у родственников, кто в других обителях бенедиктинского ордена. Те монахи, что жили поблизости, поспешили откликнуться на зов своего отца-настоятеля, но, вернувшись в обитель, застали там полное разорение.