Эллис Питерс - Тень ворона

В первый день декабря аббат Радульфус явился на собрание капитула хмурый и озабоченный. На этот раз он быстро и самым решительным образом разделался с мелкими делами, с которыми пришли к нему монахи. Человек он был немногословный и, как правило, не перебивая выслушивал самые пространные разглагольствования заядлых говорунов, терпеливо дожидаясь, пока они дойдут до сути, но сегодня, как видно, на уме у него были вещи поважнее.

— Должен объявить вам, — вымолвил он, когда с повседневными делами было благополучно покончено, — что я вынужден покинуть монастырь на несколько дней. Я оставляю вас на попечение отца приора. Полагаюсь на то, что вы будете выказывать ему, как и мне, послушание и помогать во всех делах и заботах. Меня вызывают на совет к легату его святейшества Папы Римского, Генри Блуа епископу Винчестерскому. Я постараюсь вернуться как можно скорее, а вас прошу в мое отсутствие молить бога о даровании прелатам благомысленной мудрости и духа миролюбия, дабы сие собрание послужило поддержанию мира в стране.

В ровном и бесстрастном голосе аббата слышалась безнадежность. Вот уже четыре года соперники, боровшиеся за английскую корону, не изъявляли ни малейшего желания к примирению — ни король, ни императрица ни разу не проявили сколько-нибудь заметного благомыслия и мудрости. Однако Церковь обязана была, не теряя надежды, вновь и вновь предпринимать попытки примирения, невзирая на неутешительный ход событий, вернувший страну в исходное положение, с которого и началась эта гражданская война, так что ныне все могло вновь пойти по порочному кругу.

— Я вполне сознаю, что оставляю недовершенные дела, которые требуют нашего внимания, — сказал аббат. — Но их придется отложить до моего возвращения. Главное среди них — вопрос о преемнике покойного отца Адама, викария прихода святого Креста, утрату которого все мы не перестаем оплакивать. Назначение нового священника является прерогативой нашего монастыря. Покойный отец Адам в течение многих лет плодотворно трудился на ниве богослужения и духовного попечительства. Подыскать ему достойную замену — нелегкая задача, требующая долгих молитв и размышлений. До моего возвращения отец приор будет совершать все церковные службы по своему усмотрению, и всем вам следует подчиняться ему.

Окинув собравшихся долгим печальным взором и убедившись в их молчаливом согласии, аббат Радульфус встал со своего места.

— Собрание капитула окончено, — объявил он.

— Хорошо, что он отправится в путь завтра, погода обещает быть ясной, — заметил Хью Берингар, выглядывая в сад через распахнутую дверь сарайчика Кадфаэля, где они сидели вдвоем.

В саду еще зеленела трава и отважно распускались последние розы на длинных, как хворостины, стеблях. Декабрь нынче, в 1141 году от рождества Христова, пришел втихомолку, осторожной, вкрадчивой поступью, с ласковым ветерком, который едва замутил небо тонкой пеленой облаков.

— Совсем как те перебежчики, что сперва дружно встали на сторону императрицы, когда та была на вершине власти и славы, — сказал Хью с усмешкой, — а теперь, когда ветер переменился, схоронились по своим углам, чтобы перевести дух и не попадаться на глаза.

— Можно только посочувствовать его преподобию, — сказал Кадфаэль. — Папский легат не может затаиться в углу как мышь, его поступки всегда на виду. Его переход на другую сторону произойдет у всех на глазах. А дважды за год делать столь крутые повороты — это для любого человека, пожалуй, чересчур.

— Но ведь все это делается именем святой Церкви, Кадфаэль. Именем Церкви! По-человечески он тут как бы ни при чем. Не человек, но представитель Папы и Церкви совершает поворот, а Церковь и Папа Римский, как известно, ошибаться не могут.

Генри Блуа и впрямь вторично в этом году созывал епископов и аббатов на легатский совет. Первый совет состоялся седьмого апреля в Винчестере. Тогда легат доказывал необходимость поддержать императрицу Матильду, которая в тот момент была на вершине власти, тогда как ее соперник, король Стефан, находился у нее в плену и сидел в Бристольском замке. Теперь же, седьмого декабря, легату предстояло оправдывать в Вестминстере свой переход на сторону короля Стефана, находившегося уже на свободе, тогда как граждане Лондона положили конец притязаниям Матильды на корону, не дав ей обосноваться в столице.

— Как только голова у него не закружится! — с шутливым восхищением заметил Кадфаэль, покачивая головой с загорелой тонзурой. — Который же это по счету поворот? Сперва присягнул Матильде, после того, как ее отец скончался, не оставив мужского потомства, затем признал своего брата Стефана, который в ее отсутствие захватил власть, потом, когда звезда Стефана затмилась, он худо-бедно помирился с императрицей, оправдывая свой поступок тем, что Стефан-де учинил обиду и поношение святой Церкви… Теперь легату остается лишь обернуть то же самое обвинение против императрицы, если только он не припас для короля другого объяснения.

— Да что тут скажешь нового? — пожал плечами Хью. — Он будет всячески напирать на свой легатский долг и примется талдычить то же самое, что мы уже слышали от него седьмого апреля! Стефана его слова убедят не более, чем в свое время Матильду, но король только поворчит, а потом сделает вид, будто поверил, — ведь ему, как и Матильде в свое время, позарез нужна поддержка Генри Блуа. Ну, а епископ прикусит язык и, проглотив обиду, сделает перед клириками вид, что ничего особенного не происходит.

— Скорее всего, для легата этот поворот будет последним, — сказал Кадфаэль, бережно подкладывая в жаровню кусочки торфа, чтобы ее пламя поддерживало в помещении ровное тепло. — Императрица собственными руками погубила свою последнюю надежду получить корону.

Странной женщиной оказалась эта дочь короля Генриха! Совсем ребенком выданная замуж за императора Священной Римской империи Генриха V, она завоевала такую горячую любовь своих германских подданных, что после смерти мужа весь народ оплакивал ее отъезд и просил остаться в Германии. Но, вернувшись в Англию, где, казалось бы, сама судьба шла Матильде навстречу, отдав в ее руки соперника, так что корона была уже совсем близко, она вдруг повела себя столь злобно и самонадеянно, столь злопамятно принялась мстить за былые обиды, что народ столицы возмутился и поднял свой голос. Нет, он не умолял ее остаться, но навсегда изгнал из города, положив тем самым конец ее надеждам на корону. Все уже знали, что императрица способна яростно преследовать даже своих недавних союзников, но она умела также завоевать любовь и пылкую преданность лучших из числа своих баронов.