Эллис Питерс - Исповедь монаха

Он поскакал за ворота, оставляя за собой гулкое эхо. В морозном воздухе мелькнула и погасла выбитая копытом яркая искорка. Кадфаэль повернул назад и направился к дверям лазарета, чтобы глянуть, достаточно ли целебных снадобий в медицинском шкафчике брата Эдмунда. Еще какой-нибудь час, и поползут сумерки — такая пора, самые короткие дни в году. Выходит, брат Уриен и брат Хэлвин нынче последними работают на крыше.

Как это случилось, так никто до конца и не понял. Брат Уриен, точно исполнивший приказ брата Конрадина спуститься на землю по его команде, позднее пытался восстановить наиболее вероятный ход событий, но и он признавал, что полной точности тут быть не может. Конрадин, привыкший к тому, что другие беспрекословно ему подчиняются, и справедливо полагавший, что ни один человек в здравом уме не станет по доброй воле подставлять себя лютому холоду дольше положенного срока, попросту выкрикнул команду спускаться и, не дожидаясь, пока ее исполнят, стал подбирать остатки набросанных за день плиток, дабы они не мешались под ногами у его подручных, когда они спустятся на землю. Брат Уриен благополучно перелез с опасного ската на доски лесов и, осторожно нащупывая ногой перекладины, спустился по длинной лестнице вниз, рад-радехонек наконец освободиться от тяжелой повинности. Физически он был крепок, от работы не отлынивал и, хоть специальных навыков не имел, опирался на изрядный жизненный опыт; однако же он не видел большой нужды делать сверх того, что от него требовали. Став на землю, он отошел на несколько ярдов и закинул голову — посмотреть, насколько они продвинулись, — и тут увидел брата Хэлвина, который вместо того, чтобы спускаться по короткой, укрепленной на скате лестнице, напротив, полез выше и, сильно отклонившись всем корпусом в сторону, приготовился стряхнуть с крыши очередной пласт снега, пытаясь обнажить скрытые под ним плитки кровли. По-видимому, он по какой-то причине заподозрил, что в той части кровля тоже повреждена, и вознамерился очистить ее от снега и предотвратить новую беду.

Толстенный, с закругленными краями пласт снега сдвинулся, скользнул вниз, по пути собираясь в складки, и обрушился — частью на край верхней площадки лесов и стопку приготовленных на замену плиток, частью, перевалившись через край крыши, на землю. Конечно, трудно было предугадать, что промерзшая масса снега уже не так крепко, как прежде, держится на плитках, да и скат был крутой — вот она и съехала монолитным пластом, разбившимся в пыль при ударе о леса. Хэлвин не рассчитал: вместе со снегом по скату заскользила и лестница — та же масса снега прежде как раз и придавала ей устойчивость. Хэлвин сорвался с лестницы и покатился вниз, опережая ее, задел край верхней площадки лесов и, даже не вскрикнув, рухнул на лед канавы. Следом за ним неслась снежная лавина и увлекаемая ею лестница — от страшного удара дощатая площадка разлетелась на куски, и распростертое внизу тело в одно мгновение оказалось под грудой снега, обломков досок и тяжелых, с острыми краями сланцевых плиток.

Брат Конрадин, еще возившийся у самого основания лесов, едва успел отскочить в сторону и несколько секунд стоял ослепленный, недоумевающий, в облаке снежной пыли. Брат же Уриен, находившийся значительно дальше и уже было открывший рот, чтобы позвать заработавшегося напарника — стало быстро темнеть, — успел только крикнуть «Берегись!» и рванулся вперед, так что снежный ком краем задел и его. На ходу отряхиваясь и по колено утопая в снегу, они одновременно, с двух сторон кинулись к брату Хэлвину.

Едва взглянув на него, брат Уриен побежал звать на помощь Кадфаэля, а Конрадин помчался в другую сторону — к монастырскому двору, где первого встретившегося ему монаха послал за братом Эдмундом, попечителем монастырского лазарета. Кадфаэль был у себя в сарайчике — закладывал на ночь дерном тлеющие угли в жаровне, — когда, громко хлопнув дверью, на пороге возник брат Уриен: его удрученный, встревоженный вид яснее ясного говорил, что принес он плохие новости.

— Поспеши, брат! — сказал он без лишних предисловий. — Брат Хэлвин свалился с крыши и разбился.

Кадфаэль, тотчас смекнув, что все расспросы лучше отложить на потом, молча схватил с пола последний кусок дерна, наспех положил его на угли и стащил с полки толстое шерстяное одеяло.

— Насмерть? Поди не меньше сорока футов пролетел, бедняга, небось еще покалечился о леса, и внизу ведь голый лед! Но, если ему повезло, он мог попасть в сугроб — снегу полно, к тому же с крыши тоже набросали — может, все и обойдется?

— Дышит пока. Но насколько его хватит? Конрадин послал за подмогой. Эдмунда тоже должны были известить.

— Идем! — Кадфаэль первый выбежал из дому и что было духу ринулся к пешеходному мостику над протокой, потом вдруг резко остановился и рванул напрямик, по узкой насыпи, разделявшей монастырские пруды — там, в конце насыпи, протоку было легко перепрыгнуть и, главное, он быстрее оказался бы возле Хэлвина. Со стороны главного двора навстречу им приближались огни зажженных факелов — то был брат Эдмунд с двумя подручными, которые тащили носилки. Вел их за собой брат Конрадин.

Брат Хэлвин неподвижно лежал посреди груды обломков, а на льду под его головой темным пятном расплывалась кровь.

Конечно, трогать его было рискованно, но оставить на месте значило попросту смириться, безропотно отдать его в руки смерти, которая уже нависла над ним. Молча, сосредоточенно, понимая, что каждая минута на счету, они принялись за дело — голыми руками стали разгребать завал, откапывая Хэлвина из-под обломков досок и сланцевых плиток с острыми, как нож, краями, которые так изрезали его ноги, что превратили их в сплошное кровавое месиво. Он лежал в глубоком обмороке и не чувствовал, как под него подсунули ремни и, приподняв со льда, переложили на носилки. Через темный, ночной сад его принесли в лазарет, где брат Эдмунд уже приготовил ему постель — в маленькой комнате, отдельно от больных и немощных, доживавших здесь, в монастырской больнице, свой век.

— Ему не выкарабкаться, — сказал Эдмунд, вглядываясь в мертвенно-бледное, безучастное лицо.

По правде говоря, Кадфаэль и сам так думал. Да и все, кто там был, тоже. Но пока он дышал — пусть это было прерывистое, шумное дыхание, свидетельствующее о серьезной, а может, и неизлечимой травме головы. И они взялись за него, как за больного, у которого есть шансы выжить, вопреки своему собственному убеждению, что этих шансов у него нет. Бесконечно осторожно, стараясь лишний раз его не тревожить, они сняли с него заледеневшую одежду и обложили с боков одеялами, обвернутыми вокруг нагретых камней. Кадфаэль тихонько ощупывал его, проверял, какие кости целы, какие сломаны. Он наложил ему повязку на левое предплечье, предварительно вправив торчащие наружу острые обломки кости. Неподвижно застывшее лицо при этом ни разу даже не дрогнуло. Затем он внимательно осмотрел и ощупал голову Хэлвина, перевязал кровоточащую рану, но не сумел выяснить, поврежден ли череп. Тяжелое, хриплое дыхание как будто говорило в пользу этого печального предположения, но все же окончательной уверенности не было. А потом брат Кадфаэль перешел к покалеченным ступням и лодыжкам несчастного — и тут уж ему пришлось основательно повозиться. Хэлвина тем временем раздели, прикрыли подогретыми полотнищами (снаружи остались только ноги), не то он, неровен час, мог попросту умереть от холода, и на всякий случай со всех сторон подперли его простертое тело таким образом, чтобы Хэлвин не мог пошевелиться, даже если пришел бы в себя и непроизвольно дернулся от боли. Впрочем, в это никто не верил — ну, разве самую малость, цепляясь за какую-то упрямую, неведомо где притаившуюся ниточку надежды, которая заставляла их не жалея сил поддерживать угасающую на их глазах искру жизни.