Эллис Питерс - Прокаженный из приюта Святого Жиля

Брат Марк вернулся на свой наблюдательный пост, преисполненный доверия к этому человеку, хотя он и не мог точно объяснить, откуда оно взялось. Однако резная детская головка, в которой уже угадывались черты Брана, оказалась для брата Марка вполне достаточным основанием.

Дело шло к вечеру, понемногу темнело, и заниматься мелкой работой на улице стало невозможно. Брат Марк уже с трудом различал свои буквицы, впрочем неизменно четкие и изысканные, а тот, что был Йоселином Люси, — раз уж у него есть имя, отчего бы и не называть его по имени? — не мог больше заниматься резьбой по дереву, и ему не оставалось ничего другого, как идти в дом или попросту закончить работу над образом Брана в дереве. Как только зажгли лампы, в дом влетел Бран и с радостными восклицаниями показал деревянную фигурку своему наставнику, ожидая его одобрения.

— Смотри! Смотри, брат Марк! Это же я! Это сделал мой друг.

Это и впрямь был Бран, — грубовато, конечно, из-за кривизны древесных волокон, но все-таки похоже, живо и очень мило. Однако друг Брана, сделавший эту фигурку, не последовал за мальчиком в дом.

— Ну беги! — сказал Брану брат Марк. — Беги и покажи своей матушке! Дай это ей, и ей станет немного веселее, а то сегодня она что-то совсем плоха. Ей понравится, и она похвалит. Вот увидишь!

Бран кивнул, просиял и ушел. Теперь даже его походка стала ровнее и тверже, ел он регулярно и понемногу поправлялся.

Как только мальчик ушел, брат Марк поднялся из-за стола. На дворе постепенно смеркалось, но до вечерни оставалось еще около часа. Однако у стены уже никого не было. Йоселин Люси, высокий, стройный, неторопливо, словно человек, надумавший прогуляться вечерком, шел вниз по склону в сторону тракта. На пустынном тракте он остановился, осмотрелся, перешел на другую сторону и двинулся дальше, туда, где все еще сидел в одиночестве старый Лазарь.

Соблюдая дистанцию, брат Марк осторожно двинулся следом за Йоселином.

Под деревом, где сидел Лазарь, тот остановился. Теперь в тени двигались двое мужчин, коротко переговариваясь, — они понимали друг друга с полуслова. Из-под темной кроны дерева, где исчезла фигура человека, облаченного в плащ с капюшоном, вынырнула другая фигура, ясно различимая на фоне бледно-серого неба, — высокая, гибкая, молодая и уже без плаща, в обыкновенной одежде, и тут же снова исчезла в тени. Брату Марку показалось, что Йоселин склонился и поцеловал Лазарю руку, ибо едва ли тот мог подставить ему для поцелуя свою щеку. Так целуют руку разве что кровному родственнику.

Плащ прокаженного так и остался в тени. Очевидно, там, куда направлялся Йоселин, он не собирался выдавать себя за одного из постояльцев приюта Святого Жиля. Йоселин Люси, который не владел в этом мире ничем, кроме самого себя и своей одежды, вышел из тени и быстрым, легким шагом направился вниз по склону, в долину. До вечерни оставалось около получаса, и на открытых местах было еще довольно светло.

Брат Марк почел за благо обойти стороной дерево, под которым укрылся старый Лазарь, и двинулся следом за юношей. Вниз по крутому склону, затем легкий, упругий (для Йоселина) и опасливый и не очень-то удачный (для брата Марка) прыжок, и дальше, к ручью. Слабые отблески играли на каменистом дне канавы. Брат Марк промочил сандалии, да и видел он в сумерках неважно, однако перебрался на другую сторону, не причинив себе вреда. Он пошел по заливному лугу, держа в поле видимости высокую фигуру юноши.

Пройдя вдоль Меола в сторону монастырских садов, Йоселин отвернулся от него и углубился в примыкавший к лугу перелесок. Брат Марк не отставал, проскальзывая от одного дерева к другому. Глаза его постепенно привыкли к полумраку, так что он все отлично видел, словно дело происходило ясным днем, да и ночной туман еще не спустился. Справа, на фоне слабого заката, брату Марку были отчетливо видны очертания монастырских строений, крыши, башенки, стены, черневшие над речкой, гороховыми полями и изгородью, что окружала сады.

Сумерки сгустились, все цвета постепенно померкли, уступив место серым теням. Под деревьями было уже совершенно темно, однако брат Марк, осторожно передвигаясь и прячась за стволами, не упускал из виду темную фигуру идущего человека. От слуха монаха не ускользнул также и доносившийся спереди глухой шорох и треск сучьев под ногами, а потом вдруг тревожное ржание лошади, которую затем, видимо, успокоили, ласково погладив. Голос, еле слышный, не громче шелеста листвы, и снова ласковое похлопывание по гладкому конскому крупу. В этих звуках была такая неприкрытая радость и надежда, что брату Марку это стало ясно без слов.

Стоя в нескольких ярдах, брат Марк из своего укрытия видел светлое пятно, которое было головой и шеей коня, серебристо-серого, — цвет не самый подходящий для ночной засады. Стало быть, у беглеца есть верный друг, который привел ему коня в назначенное место. Что же будет дальше?

А дальше случилось то, что раздались удары колокола, зовущего к вечерне. Их было слышно далеко за Меолом.

Примерно в это же время брату Кадфаэлю тоже привиделась светло-серая лошадь. Он остановил своего мула в надежде, что видение исчезнет. Монах размышлял обо всем увиденном и услышанном.

Он далеко не сразу покинул Годрикс-форд, почитая своим долгом дать старшей монахине хоть какой-нибудь правдоподобный отчет о цели своего визита. Старшая сестра встретила Кадфаэля весьма радушно и оказалась большой болтушкой. И то сказать, гости у них бывали редко, а ряса монаха-бенедиктинца была брату Кадфаэлю превосходной рекомендацией. Старшая монахиня отнюдь не спешила отпустить гостя, покуда тот не рассказал ей в подробностях о несостоявшемся бракосочетании в Шрусберийском аббатстве, и вволю поахала и поохала. Да и Кадфаэль, со своей стороны, вовсе не отказался выпить предложенный ему стаканчик вина. В итоге он отправился в обратный путь несколько позже, чем предполагал.

Когда он сел в седло и отъехал, Авис из Торнбери все еще работала на грядке, как и прежде умело и старательно уминая землю вокруг каждого кустика рассады. Грядка была засажена уже почти целиком. С тою же настойчивостью Авис наверняка будет подниматься по ступеням монашеской иерархии, равно искренне и честно, сколь и целеустремленно, но и без всякой жалости к своим куда более слабовольным сестрам, которые рано или поздно склонятся перед ней, не имея ее ума, жизненной энергии и опыта. Авис помахала Кадфаэлю рукой, и вновь ямочки на ее щеках заиграли и пропали. На обратном пути монах размышлял о том, сколь неизгладим отпечаток ее былой красоты, и о том, удастся ли ей отыскать путь наверх, не прибегая к своим женским уловкам, которые так несвойственны монашескому сану, либо, быть может, это ее оружие не понадобится ей вовсе. Как бы то ни было, Кадфаэль ничего не мог с собой поделать: эта женщина вызывала у него уважение. Во всяком случае, ему было совершенно ясно, что Авис была с ним до конца откровенна, и этого нельзя было отрицать.