Эллис Питерс - Смерть на земле горшечника

— Нет, — возразил Хью. — Юдо — единственный, на кого не пало подозрение, даже легкая тень его, после того, что произошло на Земле Горшечника. Он — счастливый семейный человек, единственная его забота — это семья и больная мать. Жена у него превосходная, они ожидают рождения наследника. Он всецело занят своим хозяйством, домом, фруктовым садом. В противоположность более сложным натурам, его не гнетут темные тайны. Нет, мы можем оставить Юдо в покое.

— Двое человек, — медленно произнес Кадфаэль, — покинули Лонгнер после исчезновения Дженерис. Один ушел в монастырь, другой отправился на войну.

— Его отец! — произнес аббат Радульфус и погрузился в размышления. Наконец он констатировал: — Человек безупречной репутации, сражавшийся в арьергарде королевского войска в битве при Уилтоне и геройски погибший. Я охотно верю, что Сулиен предпочел бы отдать жизнь, нежели быть свидетелем, как будет запятнана память об его отце. Во имя своей матери, брата, будущих сыновей брата, во имя доброго имени своего отца. Но, разумеется, мы должны разоблачить ложь. Что же нам предпринять?

Кадфаэль думал о том же с тех пор, как ловушки, расставленные Хью, заставили заговорить упрямого молчальника, да еще так красноречиво. Этим с определенностью подтверждалось то, что давно скрывалось в уголке сознания Кадфаэля. Сулиен знал нечто, давившее на него, как вина, хотя в действительности виновным он не был. Он знал только то, что видел своими глазами. Но многое ли он видел? Ведь не саму смерть. А может быть, ему открылась каждая подробность и он выставил смерть в доказательство собственной вины? Мальчик, мучительно переживающий первую пылкую любовь, охваченный горем и яростью, затем отстраненный — потому что Дженерис заботилась о нем и не хотела, чтобы он обжегся на ее огне сильнее, чем было ему по силам вынести, или потому что другой занял его место, непреодолимо затянутый в ту же самую топку. Леди Доната в течение нескольких лет отчетливо осознавала, что смертельно больна, а Юдо Блаунт-старший был вынужден, находясь в расцвете лет, хранить верность жене и быть целомудренным, как монах. Двое голодающих людей наконец насытились. Измученный мальчик шпионил за ними, возможно, ему это удалось всего один раз, а может, и несколько, но и одного раза было достаточно, чтобы пропитать его страдания ревностью к сопернику, которого он был не в силах ненавидеть, потому что обожал его.

Это было понятно. Это было возможно. Как же удавалось скрывать отцу с сыном пагубное для обоих наваждение? А другие обитатели дома — предугадывали ли они опасность? Да, это было вполне возможно.

— Я считаю, — сказал Кадфаэль, — что, с вашего позволения, отец мой, я должен отправиться в Лонгнер.

— В этом нет надобности, — рассеянно заметил Хью. — С вашей стороны было бы жестоко заставлять мать всю ночь ждать весточки от сына. Поэтому я послал к ней своего вестового.

— Только сообщить, что ее сын остался здесь на ночь? Большой ошибкой, Хью, было бы сказать некую безобидную полуправду, чтобы мать осталась в неведении, — убежденно сказал Кадфаэль. — Подумать только, подобные глупости делаются из сострадания! Мы якобы не должны допустить, чтобы она услыхала хотя бы одно слово! Должны отвести от нее беду! Иначе это отнимет у нее мужество и силы, превратит чуть ли не в тень, так же как болезнь обглодала ее тело. Если б домашние понимали и уважали ее по-настоящему, она могла бы взять на себя половину их бремени. Если она не побоялась этого монстра — страшной болезни, — которого так долго терпит, то нет ничего, чего бы она могла испугаться. Вполне естественно, — с грустью продолжал Кадфаэль, — что сын хочет чувствовать себя щитом для своей матери, но он не сослужил ей службу. По дороге сюда я сказал ему об этом. Она могла бы осуществить собственные желания и цели и в то же время защитить его, независимо от того, понимает он это или нет. Лучше, конечно, чтобы он никогда этого не понял.

— Так ты считаешь, — сказал аббат Радульфус, внимательно глядя на Кадфаэля, — что ей следует все рассказать?

— По-моему, ей надо было бы уже давно все рассказать. И даже теперь еще не поздно. Но я не могу взять это на себя или позволить в моем присутствии сделать это кому-то другому. Дело в том, что, когда мы прибыли сюда, я слишком поспешно пообещал Сулиену, что прослежу за тем, чтобы правда была от нее сокрыта. Ну что ж, если вам угодно отложить мою поездку, пусть будет так. В самом деле, сейчас слишком поздно их беспокоить. Но, отец мой, с вашего позволения я поеду туда завтра рано утром.

— Раз ты считаешь это необходимым, разумеется, поезжай, — сказал аббат. — Если возможно теперь вернуть ей сына с наименьшим ущербом для него, а также спасти доброе имя ее мужа от публичного позора.

— Конечно, одна ночь, — сказал Хью, вставая следом за Кадфаэлем, — не в состоянии изменить ход событий. Если Доната до сей поры пребывала в счастливом неведении и сегодня ложится в постель, думая, что Сулиен остался здесь по приглашению аббата, без тени подозрения о чем-то дурном, ты можешь пока оставить ее в покое. У нас еще будет время поразмыслить, в какой степени следует ее оповещать, после того как мы вызнаем правду от Сулиена. Не обязательно, что правда эта будет убийственна. Какой теперь смысл чернить имя покойного?

Это было вполне разумно, и все же Кадфаэль покачал головой, он сомневался, правильно ли откладывать его визит хотя бы на несколько часов. «Я обязан ехать, — думал он, — я должен сдержать обещание. Я только сейчас, с запозданием, понял, что там я оставил кого-то, кому вообще ничего не обещал».

Кадфаэль выехал на рассвете. Он не торопился — не к чему было появляться в Лонгнере, пока дом не проснется. Ему было приятно ехать не спеша, это позволяло обдумать события предыдущего дня. Найдет ли он в Лонгнере все в том виде, в каком оставил, когда уезжал с Сулиеном? Или окажется, что к утру произошли перемены и все тайное стало явным? На худой конец Сулиен все-таки вне опасности. Они сошлись на том, что он виновен только в сокрытии правды, и если действительный виновник — человек уже покойный, то какой смысл позорить его перед всем миром? Теперь это уже выходило за пределы власти шерифа или даже самого короля Стефана, так что в адвокатах нужды не было. Высшему Судье было известно все, что могло быть сказано в обвинение или в оправдание.

Сейчас требовалось, думал Кадфаэль, немного изобретательности, чтобы успокоить совесть Сулиена, а также незначительное манипулирование правдой, чтобы постепенно дело затихло, и леди Доната никогда бы не узнала всей правды. Пройдет время, сплетни улягутся, внимание соседей перекинется на другую сенсацию, и они в конце концов забудут, что их любопытство не было удовлетворено и что убийца так и не пойман.