Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля

— Да говорите же побыстрей!

— Мне показалось, что печень и желчный пузырь были не те…

— Не хотите ли вы сказать, что первоначально, при вскрытии, эти органы были другими? Что к моменту анатомирования их подменили?

— Я не ручаюсь. Последние три ночи я почти не спал.

— Значит ли это, что императора убили?

— Сумасшедший! Что вы такое говорите…

Фельдшер снова схватил доктора за отвороты мундира и притянул к себе.

— Если нет, то зачем было подменять органы на другие? А, может быть, вы бальзамировали вовсе не императора! Разве вы не видели, что лицо его совсем не похоже на государево?

Фармаковский уперся руками в грудь фельдшеру и попытался вырваться на свободу.

— Берегитесь, сударь, вы опасно шутите! Если на то пошло, у нас есть посмертная маска.

— Маску можно снять заранее. Императоры тщеславны даже при смерти! Они не дожидаются последнего часа, чтобы застолбить себе место в пантеоне великих, да и на тот свет стремятся не ахти как… Тело Бонапарта упрятали в осьми гробах. Как тут душе свидеться с Богом? Нет, что ни говорите, а государь нынче совсем не тот…

— Вы ничего не смыслите в лекарских делах! — возмутился Фармаковский, с опаской поглядывая на фельдшера. — По станицам уже прошел слух, будто его величество убит. Если вы один из тех…

— Не пугайте, доктор! Кто хочет быть возле царя, тот всегда рядом со смертью.

В голосе незнакомца Фармаковскому послышался вызов и вместе с тем некая обреченность. Наконец фельдшер слегка оттолкнул доктора от себя.

— Ступайте… И не дай вам бог рассказать кому-либо о нашем разговоре!

Он провожал Фармаковского взглядом до тех пор, покуда тот не скрылся из виду. Затем быстрым шагом направился к ближайшему буераку, где его поджидала заранее оседланная лошадь…

Начальник Главного штаба генерал-лейтенант Дибич, сопровождавший Александра I в путешествии по Крыму, находился в состоянии глубокого душевного потрясения. Ведь, кажется, совсем недавно здесь, в Таганроге, он и император тайно встречались с Шервудом и Виттом, двумя провокаторами, предавшими декабристов. Вместе они намечали план пресечения заговора… Однако сегодня Дибичу приходилось думать о новом повелителе — наместнике царства Польского великом князе Константине Павловиче. Девятнадцатого числа, сразу после смерти Александра, Дибич послал в Варшаву донесение, назвав в нем цесаревича «его императорским величеством».

После вчерашнего запоя у Дибича болела голова. В эту минуту он ступил тяжелой походкой к буфету, где стояли еще непочатые винные бутылки. Генерал чертыхался и проклинал все на свете: духоту в помещении, задрапированные черным шелком зеркала… Правда, в иное время Дибич наверняка бы посетовал на то, как много их в этом зале: зеркал он не любил. Не любил из-за того, что видел в них отражение своей неприглядной фигуры. Дибич был низок ростом, тучен; крупная голова сидела у него на плечах, как горшок на табуретке.

Будучи от природы интриганом, Дибич загодя размышлял о том, как отнесется новый монарх к его воинственно-антиреспубликанским взглядам. И хотя польский сейм и народ не особенно жаловали русского «вице-короля», женитьба Константина Павловича на полячке не могла пройти бесследно. Дибич считал цесаревича либералом. Либерализм же противоречил намерениям начальника Главного штаба. Он хотел наверстать упущенное время — дать ход репрессиям против инакомыслящих офицеров, чего не успел сделать покойный государь. Не успел или не пожелал? Сейчас Дибич предпочитал не размышлять об этом. Ему, любившему во всем и везде идти напролом, оставалось лишь сожалеть, что Александр излишне медлил там, где надо было действовать, действовать и действовать. Так в 1814 году Дибич встал на сторону Карла Толя и Петра Волконского, требовавших от Александра продолжать поход на Париж, в противовес осторожной политике Кутузова, который незадолго до смерти сетовал на усталость русских солдат.

В пятом часу утра, когда Дибич наконец задремал, его разбудил статский советник доктор хирургии Рейнгольд, занимавшийся вместе с придворным лекарем Мэквиллом и другими докторами бальзамированием Александра. Мундир на докторе был распахнут, манжеты сорочки болтались ниже кистей… От волнения голос Рейнгольда заплетался:

— Ваше превосходительство, простите за столь ранний визит…

— Что там у вас? — Дибич нехотя поднялся с постели.

— Ваше превосходительство, около получаса тому назад я послал доктора Доббернда в дворцовый погреб за льдом… Его там нет!

— Кого нет? — не понял Дибич и схватился рукой за гудевший от похмелья лоб.

— Вместе со льдом, в шкафу, находился серебряный сосуд, в котором лежали внутренности покойного государя. Ваше превосходительство, они исчезли! Вместе с сосудом…

Кажется, Дибич протрезвел окончательно. Неожиданно проворно для своего тучного тела он подскочил к Рейнгольду и прошипел:

— Болван… Вас следует расстрелять! — Дибич по обыкновению быстро свирепел. Часто несоответственно ситуации. На этот раз, однако, дело было слишком скандальным.

— Кто из посторонних находился во дворце во время бальзамирования? — спросил далее Дибич, на глазах остывая от гнева.

— Никого, ваше превосходительство. Кроме разве что фельдшера, коего привел с собой доктор Фармаковский… Сие диктовалось острой необходимостью, ваше превосходительство, — добавил Рейнгольд в оправдание Фармаковского.

— Кому и зачем мог понадобиться этот сосуд? — спросил Дибич мрачным тоном, тяжело ступая босыми ногами по комнате.

— Ума не приложу, ваше превосходительство! Мозг, сердце… другие органы покойного были нами исследованы и по сему случаю составлен акт. Если злоумышленник украл сосуд, то он явно больной!

— Кабы так… — обронил Дибич и взял с туалетного столика остатки недопитого ночью вина. Выпив, поставил рюмку на прежнее место дном кверху. — Уж лучше бы душевнобольной! Если же кража совершена человеком нормальным, то какая-нибудь пакость вслед за сим поступком произойдет непременно. И обязательно с политическим уклоном! А посему надо срочно предпринять меры к поимке негодяя! — Дибич сделал отмашку рукой, показывая Рейнгольду, что он может идти.

К полудню следующего дня все лица, так или иначе причастные к бальзамированию императора, были допрошены, Приметы дерзкого фельдшера разослали по станицам и казачьим разъездам. Через три дня злоумышленника поймали на пути из Ростова в Новочеркасск. Он был возвращен в Таганрог, но для пущей секретности помещен не в тюрьму, а в отдельную комнату городского карантина. На все вопросы о похищенном сосуде арестант лишь непонимающе пожимал плечами.