Нэнси Бильо - Крест и корона

В непроглядной темноте спальни мы на ощупь находили свои сложенные хабиты — они лежали рядом с тюфяками, куда мы клали их несколькими часами ранее, — и быстро одевались. Через несколько минут желтоватый свет начинал пробиваться внутрь сквозь щель под дверью: двадцать четыре монахини Дартфорда с зажженными лампами проходили мимо нашей комнаты парами, направляясь на лауды. Мы дожидались, когда пройдет последняя пара, а потом занимали свои места в конце и по каменным ступеням спускались в церковь.

Но сегодня утром кровать была слишком мягкой и широкой — я поняла это, дотянувшись пальцами до ее края. И не только это показалось мне непривычным. Густой теплый свет щекотал мои веки. Нежели солнце уже встало? Нет, это невозможно: ни одна монахиня или послушница в Дартфорде не могла проспать лауды. Даже если у нас болел живот, если горло жгло огнем, если чресла изнывали от месячных, мы все равно шли по каменному коридору на первые молитвы. В противном случае нас ждало строжайшее наказание на капитуле.

Я хотела было подняться и узнать, что случилось, намереваясь загладить свою вину, но странная тяжесть прижимала меня к постели. Я не могла открыть глаза. Постель словно затягивала меня. Какая-то часть меня противилась этому, но другая — гораздо б о льшая — желала подчиниться этой тягучей черной пустоте.

По прошествии некоторого времени пустота исчезла, и я оказалась на огромном поле в толпе людей — слякоть, толкотня, смех, ругань, красные от вина лица. Я снова была на Смитфилде. «Ты спишь, Джоанна, — сказала я себе вслух. — Тебе ничто не угрожает». И в самом деле, теперь мои ноги словно пар и ли над грязью. Я плыла, летела над толпой. И никто меня не видел.

Потом я увидела ее, и меня повлекло к земле. Она шла далеко впереди, но я узнала ее по так хорошо знакомой мне гордой походке, манере никогда не сутулиться и распрямлять плечи, когда что-то вызывало ее неудовольствие. Я хотела как следует рассмотреть ее, прикоснуться к ней, но внезапно меня охватил ужас. Я больше не чувствовала себя в безопасности в этом сне. Он превратился в реальность.

Я позвала ее, но она меня не услышала.

— Мама, помоги мне! — изо всех сил закричала я. — Не позволяй им забирать меня в Тауэр!

Моя мать повернулась, взгляд ее остановился на мне.

— Ты обещала, — сказала она. — Ты обещала ей, что никому не раскроешь ее тайну.

Я напряглась.

— Кого ты имеешь в виду?

Черные глаза матери сверкнули.

— Ты прекрасно знаешь кого, Хуана. Era una promesa sagrada. [12] Ты дала торжественную клятву (исп.).

Теперь уже я покачала головой.

— Нет, мама, нет. Ты не могла об этом знать. Тебя там не было. Ты ведь к тому времени уже умерла!

Произнеся эти слова, я словно рассеяла чары и прогнала мать, потому что она исчезла в толпе, а вместо нее появился сэр Уильям Кингстон.

— Я не хочу возвращаться в Тауэр, — сказала я.

— И не надо.

Неожиданно чьи-то руки забросили меня на вершину небольшой груды веток, из центра которой торчал столб. Меня привязали к нему за талию грубой веревкой, и вскоре оранжевые языки пламени принялись лизать ветки у меня под ногами. Вокруг галдела глумящаяся толпа: зеваки радовались моей смерти, как радовались смерти Маргарет.

Я попыталась разорвать веревки, но это оказалось мне не по силам. Дым столбом поднимался вокруг. Еще несколько мгновений — и начнется мучительная агония.

— Помоги мне, Господи! — воскликнула я. — Молю Тебя — прости меня, пошли мне спасение!

Дым рассеялся. И тут сверху соскользнула фигура — красавец в серебряном рыцарском нагруднике. Фарфоровая кожа, голубые глаза и золотой нимб на кудрявых светлых волосах. Пораженная, я поняла, что знаю его. Это же архангел Гавриил, посланник Божий, спустился с небес, чтобы спасти меня.

— Ты не почувствуешь боли, — сказал он.

Вокруг меня плясали языки пламени. Мои руки, ноги, даже волосы были охвачены огнем, но я действительно не чувствовала боли. Я испытала такое облегчение, что даже засмеялась от радости. Я понимала, что неуместно веселиться в присутствии самого могущественного из архангелов, но сам Гавриил тоже смеялся. Веревки, связывавшие меня, опали, и я воспарила вверх. Мы начали кружиться вместе, мы танцевали в небесах.

И тут я почувствовала прикосновение чьих-то рук. Кто-то невидимый тряс меня за плечо.

Светящиеся голубые небеса, в которых я танцевала, начали темнеть, архангел Гавриил задрожал.

— Нет! — закричала я. Но все рассыпалось, словно корабль, налетевший на скалы. Архангел оставил меня, лишь напоследок блеснул его золотой нимб.

Тут я проснулась и в ужасе отпрянула от склонившейся надо мной женщины. Ее лицо было настолько же некрасивым и заурядным, насколько прекрасным и нездешним выглядело лицо Гавриила. Незнакомка смерила меня исподлобья взглядом: глаза у нее сидели глубоко под густыми бровями, как у злобного демона.

— Не бейте меня. — До чего же хрипло прозвучал мой голос. А ноги и руки ослабели и налились тяжестью.

— Я вовсе не собиралась вас бить, — возразила незнакомка. — Просто пыталась разбудить. Слишком много времени прошло. Вы должны хоть немного поесть.

Отдельные фрагменты воспоминаний медленно сложились в единое целое. Я присутствовала на Смитфилде, где видела, как сжигали Маргарет; мой отец пытался облегчить ее участь и был ранен, после чего его увезли. А потом меня вместе с Джеффри Сковиллом — вот не повезло бедняге — арестовали и посадили в лондонский Тауэр. Похоже, я долго спала, а потом меня разбудила незнакомка. Вырвавшись из объятий сна, я поняла, что никакой она не злобный демон, а самая обычная — хотя и облаченная в богатое парчовое одеяние с изящным французским капюшоном — женщина средних лет.

— Кто вы? — спросила я.

— Я леди Кингстон. А теперь вы должны поесть. Эй, Бесс!

Она сделала знак рукой, и другая женщина — помоложе и крепко сбитая — внесла деревянный поднос. Я почувствовала, как от терпкого запаха густой рыбной похлебки у меня кружится голова. Каждой клеточкой своего тела я ощущала страшный голод.

— Мы хотели покормить вас вчера, — пояснила леди Кингстон. Служанка по имени Бесс тем временем поставила поднос на мой тюфяк и вышла.

— Вчера?

— Неужели вы ничего не помните? Вы проспали ночь, день и еще одну ночь. Мы пытались разбудить вас вчера. Вы выпили немного вина, а потом снова заснули. Одежду вам сменили: она слишком перепачкалась, да и спать в ней было никак нельзя. — Леди Кингстон показала на казенное серое платье, сложенное в ногах. На мне была надета длинная ночная рубашка из хлопка. — Понимаю, вам надо бы найти что-нибудь поприличнее, но я сейчас слишком занята.

— Это не имеет значения, — сказала я, отправляя в рот первую ложку супа.