Далия Трускиновская - Государевы конюхи

— Заплутаешь один, а Настасью с тобой не пущу.

— Где ж там заплутать? До башни, поди, все прямо, а потом… а потом вправо свернуть…

— Да я тебе и без посоха верю, что Бахтияр под землю лазил и тут на него напали.

Данила помотал головой.

— Нет, твоя милость, не в том дело. Где он кошель с воровскими деньгами взял? Коли найду посох — может, и это дело прояснится.

— Экий ты упрямый… Желвак, сходи с ним, далеко не забредайте и чтоб тут же назад.

— Как твоей милости угодно.

Богдаш взял у Стеньки факел.

— Пошли, Данила.

Они быстрым шагом, чуть скользя на расползавшейся под ногами мелкой дряни, которой был усыпан ход, дошли до трех широких ступенек; поднявшись, попали в каменные палаты, откуда вела вверх узкая лестница, а вправо, вбок, — новая земляная нора. Имелась также дверь, которую лет сто не открывали, и четырехугольная дыра в полу, тоже какая-то сомнительная, не мастером-строителем задуманная, а кем-то проломанная.

— Туда, что ли? — спросил Богдаш, показав направо.

— Сдается, туда. В той стороне Благовещенская и Водовзводная башни… — Данила прислушался и прижал палец к губам.

— Ты что?

— Оттуда кто-то лезет…

— Один?

— Не один, говорят меж собой, — прошептал Данила. — Гаси факел… Сдается, я знаю, кто это…

— Обнорский с приспешниками?..

— Тот бляжий сын, видно, смог из Кремля выбраться только утром, когда богомольцев впустили. Потому они только сейчас и прибежали. Коли точно они…

Голоса были уже близко, предупредить Башмакова конюхи не успевали. Да и как? Знаменитый ямщицкий свист, который они переняли, спугнул бы налетчиков — и только.

Богдаш сунул факел в грязь и притоптал. Данила при последних вспышках угасающего огня отступил к лестнице и за руку втянул на ступени товарища.

Понемногу в каменной палате делалось светлее — это по выложенному старым семивершковым кирпичом ходу приближались люди с факелами. Наконец первый вошел. Данила и Богдаш разом подтолкнули друг дружку — это был их старый знакомец Ивашка Гвоздь.

За Гвоздем шагал юноша в черном кафтане, высокий и тонкий, той породы, которая заставляет девок и женок терять последний разум, одни черные глазищи чего стоили! Одна только отметина портила его красу — большое родимое пятно на щеке, о котором знающие люди говорят, что-де метка от чертова когтя.

Третьего человека Богдаш признал не сразу, потому что видел очень редко да и не чаял встретить в подземелье, Данила же признал и не удивился: сдается, стрельцы в Разбойный приказ посланы напрасно и до места своей службы подьячий Соболев не дошел.

Четвертым шел с факелом их недавний пленник Афонька Бородавка. Пятым — увесистый дядька с особой приметой — безбородый. И замыкали это шествие двое, кого разглядеть было уже невозможно.

Вот теперь можно было нападать.

Конюхи понимали, что вдвоем против шестерых — не бой, но в неожиданном приступе один боец троих как раз и стоит. Опять же, у Богдана были за поясом два пистоля, у Данилы — один. При удаче троих противников они могли положить сразу. Да и хитрость много чего значит — Богдаш удержал товарища от немедленного прыжка с лестницы, позволил налетчикам приблизиться к ступеням, за которыми был поворот в подземную улицу.

Тут-то и грянули два выстрела, а следом раздался пронзительный свист — Богдаш докладывал Башмакову, что это они, конюхи, вступили в бой.

Уложить удалось толстяка (в него целил Данила, стрелок не очень опытный, здраво рассудив, что по такой туше в трех саженях не промахнешься) и кого-то, конюхам неизвестного. Теперь уж было полегче — двое против четверых.

Конюхи спрыгнули с высоких ступенек, готовые к рукопашной. Богдаш держал пистоль наготове для того, кто сунется первым.

Гвоздь и княжич Обнорский резко повернулись. Богдаш успел заметить резкое движение руки княжича, он это движение прекрасно знал и оттолкнул от себя Данилу.

Маленький клинок, стальное жало, был пущен метко — кабы не Богдаш, лежать бы Даниле с джеридом в горле. А так острие вонзилось в левое плечо, поцарапало кожу и застряло в сукне кафтана.

Тут же Богдаш выстрелил в княжича, но тот был догадлив — отскочил, подставив вместо себя Афоньку Бородавку. Тот выронил факел, схватился обеими руками за бок и рухнул на колени.

Пистоли стали бесполезны как оружие огнестрельное, но еще могли поработать дубинками. Взяв пистоль за ствол, Данила побежал к тому, кто был ближе, — к незнакомому крепко сбитому мужику. Богдаш, еще раз свистнув, кинулся ловить княжича.

У налетчиков было два факела — один валялся на полу, другой был выставлен Гвоздем вперед — не подпуская Желвака, он прикрывал мечущимся огнем себя и княжича, понемногу меж тем отступая к ступенькам.

Но там уже шлепали подошвы — на помощь Даниле и Богдану бежали Башмаков, Сарыч, Стенька и, возможно, Настасья.

Налетчики поняли, что угодили в ловушку, хотя ни Данила, ни Богдаш, ни Башмаков и в мыслях не держали ловушку эту ставить.

Пробиваться стоило лишь туда, откуда они пришли.

Соболев подхватил с пола факел. Гвоздь же свой и не выпускал. Крестя воздух огнем, они побежали к Даниле и Желваку, те невольно попятились, да на беду Богдаш еще и поскользнулся.

Он упал на колено, однако сообразил — и перекатился под ноги Соболеву. Тот споткнулся и полетел в грязь, лежавшую двухвершковым слоем. Богдаш тут же насел на него, упираясь коленом ему в спину и удерживая руку с факелом в таком изгибе, что подьячий взвыл от боли.

Данила оказался один против двух, с разряженным пистолем — против большого хорошо разгоревшегося факела и по меньшей мере двух ножей. Он решил повторить Богдашкин подвиг и отважно кинулся противникам в ноги, но Гвоздь и княжич были поопытнее конюха — княжич отпрыгнул, Гвоздь же нагло перескочил через Данилу. И оба кинулись наутек.

В этот миг по ступеням взбежал Башмаков с пистолем и выстрелил на исчезающее в глубине кривого хода светлое пятно. Следом появился Сарыч.

— Живы, целы? — крикнул Башмаков.

— Живы, целы! — отвечал Богдаш. — Вот посмотри, твоя милость, какую птицу изловили! Возьми у него, Данила, факел, покуда он мне бороду не попалил!

Появился Сарыч и, мало беспокоясь о плененном подьячем, на спине которого сидел Желвак, пошел проверять раненых. Их было трое — толстяк, Афонька Бородавка и кто-то третий.

Сарыч, человек опытный, ловко их обыскал, забрал ножи и кистени, а из мешка достал веревки. Одной перетянул бедро толстяка, из которого уже вытекло довольно много крови. Толстяк стонал, вскрикивал и ругался. С Афонькой и третьим налетчиком Сарыч возиться не стал.

— Чем меньше с ними нянчиться, тем скорее отойдут, — просто сказал он. — С такими дырьями не живут.