Далия Трускиновская - Государевы конюхи

Данила невольно улыбнулся — ловок дьяк. Вроде и поблагодарил от души, однако дал понять, что всякое Настасьино слово у него теперь под огромным сомнением.

Настасья невольно усмехнулась.

— Я не все вру, порой и правду скажу, — молвила она. — За Обнорским не только ради тех денег окаянных гонялась…

— Да ведь деньги-то до чего кстати пришлись… — заметил дьяк. — Из-за них ты тому Бородавке бежать пособила, а ведь Бородавка, коли встряхнуть хорошенько, много чего мог про Обнорского поведать. А теперь вон лежит мертвый. А был бы жив и разговорчив, кабы не твои затеи… Хорошо, Желвак догадлив был.

Настасья кинула взгляд на Богдана, он тоже на нее покосился. Данила отвернулся — переглядываются, и шут с ними! Настасье для полного бабьего счастья надобно такому кремню, как Богдашка, голову заморочить! А вот Богдан… поди знай, что думает обо всем этом Богдан, не спрашивать же…

Чтобы не тратить зря время, Башмаков стал задавать Соболеву вопросы — как связался с Обнорским, давно ли на его сторону переметнулся, кто еще в Разбойном приказе потворствует Обнорскому. Соболев отвечал кратко, неохотно, однако по существу — Обнорский сыскал его сам, предложив выдать ватагу Юрашки Белого, встречались они тайно в доме за Покровскими воротами, потом княжич не поскупился на «барашка в бумажке», а далее уж никак нельзя было ему отказать…

— Это за ним водится, — заметила Настасья. — Деньгам ни цены, ни меры не ведает. Нищему на паперти может золото кинуть. Сказывали, была у него дорогая булатная сабля — побился об заклад, что березку с одного замаха срубит, весь булат со злости изломал.

Данила вспомнил джид. Такой бы беречь, а Обнорский раскидал джериды как попало, они его, может статься, и сгубили…

В колодце зашебуршало, первым сполз сверху Стенька и, не дожидаясь Сарыча, заголосил так, как привык в Земском приказе, чтобы всех перекричать, а важные сведения Деревнину поскорее сообщить:

— Батюшка Дементий Минич, беда! Ход-то заложен оказался! Забили его чем-то, а чем — оттудова не понять!

— В погребе дыру, что ли, наконец заложили? — уточнил Башмаков. — Занятно… Не забудь Деревнину донести.

— Идем, Дементий Минич, — сказал Сарыч, вылезая из колодца. — Нам еще придумать надобно, как отсюда выбираться. В соборе-то мы проскочили быстро, вниз прыгать — не вверх лезть. Но Господь милостив был. В другой раз девку тем же путем тащить — милость Его испытывать. А не стоит…

— И то верно… Эй, Соболев! — окликнул дьяк. — Будет тебе дуться, как мышь на крупу. Ну-ка, говори живо, как ваша ватага под Кремль пробралась! Сейчас-то мы еще по-человечески толкуем, а будешь запираться — кат с тобой иначе поговорит.

— Через Покровский собор, — неохотно отвечал подьячий. — Там в нижних подклетах ход открывается.

Данила уже знал, что многие московские улицы и храмы имеют по два названия. Ту же Ильинку многие звали еще Дмитровкой, а Покровский собор — собором Василия Блаженного.

— И что, многие про тот ход уже проведали? — продолжал допрос Башмаков.

— Почем мне знать. Только не у всех смелости хватает тем ходом лазить, в нем нечистая сила водится.

— Под собором — нечистая сила? — удивился дьяк.

— Поодиночке там уж не ходят, боятся. Беси и черти, бывает, такую возню подымают, так визжат — кровь в жилах застывает, сам как-то слышал…

Данила и расхохотался, а следом за ним — Богдаш.

— Тише вы, жеребцы стоялые, — призвал к порядку дьяк. — Что, Сарыч, пойдем через соборные подклеты?

— А не пойдем, — тут же отвечал загадочный помощник. — Мало ли на какую сволочь там наткнемся. А с нами — пленный. И терять его нельзя. Может статься, и другой пленный еще жив. Через Успенский собор выходить будем.

— Будь по-твоему… — Дьяк задумался. — Данила, Богдан, потом сходите гляньте — жив он там на лестнице, помер, или вдруг его утащили, на что надежды мало, не таковы они… И ты, Соболев, когда думать будешь, что на допросах рассказывать, знай: тебя раненого вряд ли вытаскивать бы стали, а статочно — прикололи, чтоб лишнего не наболтал. Настасья, выводи нас отсюда…

Настасья, взяв факел, опять повела подземными переходами. За ней шел Богдаш — случайно ли рядом оказался? — а далее Данила и придержавший его за рукав, чтобы поговорить, Башмаков; Стенька вел Соболева, замыкал Сарыч.

— Ну, радуйся, прав ты оказался насчет Бахтияра, — сказал дьяк. — Ну-ка, догадайся, что там у Бахтияра с налетчиками произошло!

— С Бахтияром, как видно, было так. Он, следя за Обнорским, попал под Кремль тем ходом, которым лазили налетчики, что от самых нижних подклетов собора, — начал Данила. — И там он обнаружил кого-то из работников, что фальшивую монету чеканили. Сдается, его звали Епишкой — Епишку молотобоец поминал… Тот человек имел при себе набитый кошель и вышел не обычным ходом, а через колодец — видать, боялся, что при нем тот кошель сыщут. Бахтияр, видать, либо оглушил его посохом и забрал кошель для доказательства, либо как-то исхитрился допросить. И тут, на его беду, появились людишки Обнорского вместе с княжичем. Он почему-то не смог попасть в тот ход, что к собору, и полез черт знает куда, к Благовещенской башне, а они — за ним. И миновали башню, и они его нагнали уже у тайника Водовзводной башни. Может статься, у него у самого был нож, и он тем ножом отбивался. Княжич метнул в него джерид, перебил ему жилу — и тут-то Бахтияр, упустив посох, вывалился в барсучью дыру. А налетчики за ним не полезли — побоялись. Потом уж, когда мы там перестали галдеть и вопить вокруг мертвого тела, они изнутри нагромоздили земли и дыру забили. Только не знали, что Бахтияр за кусты хватался, иные почти выдернул. Только по тому, что они потом вянуть стали, и можно было найти место, где дыра.

— Может, и так, — согласился Башмаков. — Весьма похоже на истину.

— Можно пойти поглядеть снаружи, где привядшие кусты, — предложил Данила.

— Недосуг. И без того почти все ясно.

Настасья вывела на широкую подземную улицу, что вела к Ивановской колокольне и далее — к Успенскому собору. Наконец встала у железной решетки, за которой уже были соборные погреба.

— Вот, батюшка Дементий Минич, слово сдержала — и туда привела, и обратно, — сказала она.

— Вижу. И что же теперь с тобой делать, девка?

— Я знаю, после того, как Русиновой назвалась, веры мне уж нет. А ты поверь! — вдруг потребовала она. — Испытай меня! Может, и я еще на что пригожусь!

— Да на что ты пригодишься? Вот перед тобой воровские деньги блеснули — и ты за ними погналась. А что бы тебе растолковать куманьку про подземную мастерскую? И на Обнорского бы снарядили знатную засаду, не ушел бы. Сама себя ты, девка, обдурила. Нельзя одной задницей на два табурета сесть — непременно наземь шлепнешься. Что ты сегодня самой себе и доказала. Ни денег, ни мести… Одно слово — опозорилась.