Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

— По случаю мороза и так как выпить хочется, рупь гони, барин.

Господин замахал рукой, возмутился:

— Зачем требовать лишнее?

— Потому как прохладно. Мы рязанские. Помалу в рот не берем. Мне, к примеру, меньше бутылки зараз не предлагай — организма отвергает. Так что целковый — самый аккурат. А коли для вас дорого, так сделайте одолжение, другие саночки найдите…

— Были бы другие, так с тобой не торговались! — сказала Юлия.

Соколов рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы:

— Были бы другие, так я просил бы меньше.

— А лошадь хорошая? — спросил Эдвин.

Соколов опять стал куражиться:

— Бедовая! Вот вы прикажите: «Свистунов, делай!» Ну, молись Богу — мой зверь взовьется, полетит…

Юлия, обращаясь к господину, сказала по-немецки:

— Эдвин, вам нравится на морозе стыть? Я отдам деньги. — И вслух по-русски: — Мужичок, мы согласны.

Соколова беспокоила мысль: «Узнала меня девица или нет? Вряд ли, слишком превращение неожиданно!»

Подражая заправскому извозчику, сыщик соскочил с облучка. Он помог барышне усесться, нежно и крепко обняв, укутал ее ноги в изящных сапожках медвежьей шкурой. Любезным тоном проговорил:

— Со всем приятным плезиром потрафлю вам.

Господин раздраженно произнес:

— Поезжай, да быстро! Только деньги взять умеешь, а ездить не можешь!

— Не извольте, барин, лаяться. Заслужу вашей милости. В единый миг доставлю. Как Уточкин — на аэроплане.

Соколов вспрыгнул на облучок, отчего сани жалобно скрипнули, полной грудью вдохнул морозный воздух и по-разбойничьи свистнул:

— Фьють, пошел!

Сытый жеребец ударил копытами, рванулся с места.

Миновали площадь Земляного вала.

Эдвин сказал спутнице, с которой разговаривал исключительно по-немецки:

— Обратите внимание на этого мужика с вожжами. У него очень вид важный! Словно курфюрст какой.

— Да, у нас порой очень породистые простолюдины попадаются.

Соколов едва удержал смех, а Эдвин тоном знатока произнес:

— Все это шалости ваших помещиков. — Засмеялся: — Надеюсь, русские мужики по-немецки не смыслят? — И сразу же перешел на серьезный тон, словно продолжил прежде начатый разговор: — Юлия, точно ли удастся подложить «подарок»? И не слаб ли он?

Юлия несколько раздраженно отвечала:

— Взрывчатку вы сами сейчас видели. Вы, Эдвин, сами должны знать, «слаб» он или «не слаб». Только, по-моему, им можно разнести весь дворец. А подложить — это дело почти пустяковое. За пропуска Михаилу и Иосифу заплачены сумасшедшие деньги — полторы тысячи…

Соколову показалось, что он ослышался. Сыщик, обладавший исключительным слухом, напрягся, боясь пропустить хоть слово.

— Это деньги не ваши, а партии, — резко отвечал Эдвин. — Вам, Юлия, не надо переживать.

— Да мне плевать, чьи они, эти деньги! Только мне сто девяносто рублей второй месяц не отдаете. Совсем обносилась, нормальную шубу купить не на что!

Эдвин миролюбиво произнес:

— Малиновский едет к Владимиру Ильичу, привезет много денег, вы всё получите. Сейчас очень важно провести акт в Зимнем. Вы знаете, я придаю террору большое значение. И считаю его важнейшим делом настоящего момента. Тем более что столь удобного случая нам не дождаться. Одним махом можно уничтожить всю царскую семью и даже Наследника. И прихватить к ним в придачу кучу самых важных государственных сановников.

Седоки замолчали. Соколов пребывал в азартном состоянии духа. Он с удовольствием думал: «Вот уж точно: на ловца и зверь бежит! — И гадал: — Эдвин? Это наверняка тот, кто шантажирует Гарнич-Гарницкого. Не видал ли я этого типа в альбомах преступников?»

Чтобы разглядеть лицо мужчины, повернул голову:

— Господин хороший, а куда на Немецкой улице?

— Поезжай, любезный, на месте покажем!

Мужчина кутал лицо в воротник, покрытый от дыхания густым инеем, шапка надвинута на лоб — нет, не узнать. Виден только крупный, с выраженной горбинкой нос и черные глаза навыкате.

Курт вновь обратился к спутнице, перешел на веселый тон:

— У вас, Юлия, хорошие перспективы! Скоро отпуск. Дадим вам новый хороший паспорт и кучу денег. Поезжайте на лучшие европейские курорты, набирайтесь сил.

— Если меня после взрыва не повесят, — усмехнулась девица.

Соколов понял: речь идет о праздновании полувекового юбилея земства. Именно об этом сообщал большевистский осведомитель Малиновский: акция готовилась в большой тайне и подробностей даже этот член ЦК не знал.

Желая продлить путь, сыщик малость притормозил лошадок, а у церкви Никиты Мученика и вовсе остановился. Сняв шапку, истово перекрестился на темнеющий в небе купол, обращаясь с мысленной молитвой к Богородице: «Помоги, Матерь Божья, в моем правом деле!»

Эдвин за его спиной хихикнул:

— Какие же русские набожные! Если бы они работали с таким усердием, с каким молятся…

Соколов вновь погнал жеребца. Он напряженно соображал: «Схватить эту парочку? Но они станут на допросах запираться, да и как узнать, куда они сейчас направляются? Лучше всего проследить дом, в который они войдут, и устроить слежку. И это разумно, ибо шальная братия действует не в одиночку, а как клопы живут кучно. Тем более что Вильгельм, видимо, успел сообщить в охранку об этих типах. Мартынов должен прислать филеров».

Эдвин, наклонившись к уху девицы, что-то горячо зашептал. Встречный ветер относил его слова, и Соколов ничего не мог расслышать. Вдруг Эдвин строго прикрикнул:

— Зачем не погоняешь лошадь? Шнель!

Соколов дернул вожжи, чмокнул губами:

— Ну, пошел, пошел, резвый!..

Соколов свернул на Немецкую улицу. Теперь он пустил жеребца шагом. Повернулся к седокам:

— Куда ваши благородия прикажут?

Эдвин немного замялся, словно забыв, куда ему надо подъехать. Поразмышляв, приказал:

— Вези в Посланников переулок.

— Слушаюсь, ваше благородие!

— Выправка и разговор у тебя словно армейским был!

— Так точно, — весело отвечал Соколов. — Служил Государю, вере православной и Отечеству!

Он хлестанул жеребца. Лихо свернул с Немецкой улицы, да так, что саночки занесло и они едва не перевернулись.

Мерзший на углу городовой помахал кулаком.

Соколов погнал вперед мимо громадного доходного дома Карякина.

— Эй, любезный, не так быстро! Нас — вон туда, к владению наследников Назаровых. — Повернувшись к спутнице, произнес на немецком, чуть усмехнувшись: — Учитесь, фрейлен. Конспирация — первое дело.

Соколов, кажется, знал в Москве каждый домишко, каждую подворотню. Он уверенно подкатил к старинному трехэтажному особняку.