Жан-Франсуа Паро - Мучная война

— Ваша стрела воткнулась совсем рядом с яблочком. Я бы несколько отточил вашу фразу, сделал ее более чеканой: «Страх — это предчувствие приближающегося зла». Но есть еще вторая фраза, а ее смысл передать не так-то просто. «MAXIMAS IN CASTRIS EFFECISSE TURBAS DICITUR». Я бы предложил перевести так: «Говорят, что в лагере следует ожидать больших затруднений».

— А я бы уточнил: «Говорят, в лагере скоро начнутся серьезные беспорядки».

— Вот именно «беспорядки», — заметил Рабуин, — как и в наполовину сгоревшей бумаге.

— «Castris» можно перевести также как «замок», — заметил Семакгюс. — Еще одно слово, обнаруженное в бумаге из камина!

— Вы правы, оба варианта вполне допустимы.

— Итак, — принялся вслух размышлять Николя, — мое первое предположение оказалось неверным. Записка исходит не от женщины, ищущей галантных приключений. Ее загадочные фразы придают совершенно иное звучание тем немногим словам из письма к Жоржелю, которые удалось разобрать. Надо ли понимать, что это предупреждение? Ведь лишь каприз судьбы и ваша собственная инициатива позволили нам сопоставить содержание обоих листков.

— Совпадение сие, — продолжил Семакгюс, — кажется мне весьма любопытным. Записка предупреждает об опасности, то ли настоящей, то ли будущей, грозящей либо здесь, в Вене, либо в некоем замке. А может, и в обоих местах сразу.

— Что, если, — робко произнес Рабуин, — говоря о замке, хотят сказать «Версаль»?

— Что же касается другой бумаги, которая не должна была попасть в наши руки, в ней тоже говорится об опасности, грозящей, по-видимому, Франции. Оба источника свидетельствуют об одном и том же, хотя между ними нет ничего общего.

— Совершенно верно, — согласился Семакгюс, — но как объяснить, почему ваш таинственный корреспондент не пожелал избрать более точную формулировку, нежели эти двусмысленные латинские фразы?

— Этот человек, — поспешно вставил Рабуин, — хорошо знает господина Николя и знает, что тот читает на латыни, а латинские изречения, в отличие от обычных записок, не возбуждают подозрений.

Собеседники замолчали, обдумывая сказанное и воздавая должное еде, и вскоре от жареного гуся осталась лишь кучка тщательно обглоданных костей. Вернувшись в гостиницу, они разошлись по комнатам, оставив Рабуина дежурить в коридоре. Николя долго не мог заснуть. Во-первых, он не умел думать, лежа в кровати, а во-вторых, обильный ужин изрядно тяготил желудок: за разговором, а затем за размышлениями он не заметил, как съел явно больше, чем следовало.

Воскресенье, 5 марта 1775 года

Дверь со скрипом отворилась и со стуком закрылась. Он высек искру, зажег свечу, и, в одной рубашке, осторожно приоткрыл тяжелую створку. Вместо привычного коридора он с изумлением обнаружил каменную лестницу, ведущую в парк. Спустившись в парк, он увидел садовников; они выкапывали из земли громадные кривые корневища и били их лопатами, словно хотели расплющить. В отдалении два человека пытались открыть гроб, колотя по крышке железными прутами. Глухие удары болезненно отдавались в голове. Обхватив голову, он заткнул уши, однако кровь по-прежнему бешено пульсировала в висках. Внезапно все рухнуло, и он очутился в своем удобном гостиничном номере: в дверь кто-то стучал. Пошатываясь и обещая себе отныне не доверять предательской легкости иностранных вин, он хриплым голосом спросил, кто там.

— Господин Николя! Это Рабуин. Лакей барона де Бретейля сообщил, что господин посол заедет за вами в одиннадцать часов. В полдень у вас аудиенция у императрицы Марии Терезии.

Николя открыл дверь.

— Который час?

— Четверть одиннадцатого.

Вот уж, действительно, повезло, усмехнувшись, подумал он. Ему оставалось менее трех четвертей часа на подготовку, и он попросил Рабуина помочь ему. Спустившись во двор, он встал ногами в сугроб и велел вылить на него несколько ведер ледяной воды, стараясь не намочить ему волосы. Если он выдержит ледяной душ, значит, аудиенция пройдет успешно. После обливания он поднялся наверх, быстро побрился и надел серый фрак. Около одиннадцати он при полном параде спустился вниз и под восхищенными взорами лакеев проследовал к двери. На случай, если Жоржель, пользуясь его отсутствием, выкинет какую-нибудь штучку, Рабуину дали четкие указания. В урочный час показалась карета посла. Ящик с бюстом королевы был прочно приторочен к кузову, два лакея следили, чтобы веревки не порвались. Заняв место рядом с министром, Николя подумал, что он, похоже, никогда не привыкнет к парику. Он вспомнил об ухмылках в приемной князя Кауница: своим пристрастием к старомодным парикам Бретейль давал здешним придворным повод для иронии. Для сегодняшней аудиенции барон выбрал светлый каштановый парик времен Регентства; его наверняка бы одобрил приверженный привычкам и модам своей молодости Ноблекур, равно как и страстный коллекционер Сартин. Лицо посла раскраснелось; казалось, у него начиналась лихорадка. Он резко спросил Николя о причинах отсутствия Ластира. Тот не успел открыть рот, как Бретейль негодующе стукнул об пол своей тростью.

— И каковы же причины этого вопиющего отсутствия? Каковы? — гневно повторял он. — Это дезертирство, сударь, самое настоящее дезертирство! Надо уметь управлять вверенными вам людьми. Извольте немедленно сообщить мне причины столь недопустимого поведения. Императрица будет более чем удивлена.

Посчитав, что сейчас не время ни для правдивого ответа, ни для объяснений, Николя хранил спокойствие, делая вид, что не замечает возмущенных наскоков посла. Он решил действовать по обстоятельствам и попусту не лезть на рожон.

— Я сам весьма этим опечален, сударь. Господин де Ластир еще молод. Без сомнения, искушения, коим он подвергся в Вене, заставили его потерять голову. Разумеется, можете быть уверены, я непременно извещу его о вашем неудовольствии. Но оставим его. Я здесь, вместе с бюстом, и у меня с собой письмо королевы к ее августейшей матушке.

Такой компромисс успокоил барона, решившего, что собственноручное письмо ее величества заставит императрицу забыть о нарушениях этикета. Однако для проформы он еще некоторое время продолжал делать недовольный вид. Николя вспомнил совет Сартина: не вносить разлад в размеренную жизнь посольства. И сами посланники, и их подчиненные хотят и готовы слушать только хорошие новости. Поэтому, говорил начальник полиции, следует «обливать сиропом» любые сообщения и со всем соглашаться. Инцидент исчерпался, и посол принялся знакомить неофита с особенностями церемониала венского двора, несоблюдение которых могло иметь необратимые последствия. Он подробно поведал о том, как в 1725 году почести, оказанные здешним двором, столкнули лбами герцога де Ришелье и герцога де Рифферда, посла Филиппа V. Конфликт разгорелся вокруг первого по ранжиру места, доставшегося представителю наихристианнейшего короля.