Иван Любенко - Кровь на палубе

Выпрыгнув на берег, Качиони поклонился священнику, приложился губами к его руке, осенил себя крестным знаменьем и сказал:

– Высокопреосвященнейший владыко, я уважаю вас и ваше мнение. И я не могу пойти против него. И все же мне кажется, что этот турецкий паша забыл, кто и кому здесь диктует условия. А посему будет так: мы выпустим из форта всех, но только после того, как каждый доблестный, – он иронично усмехнулся, – турецкий вояка сложит оружие и склонит голову перед моими корсарами. И я им в этом помогу, – Ламбро вынул из ножен саблю, – пусть каждый из османов пройдет под этим клинком и запомнит победоносное оружие греков. Ну, а если они не согласятся – баталии не избежать!

– Спасибо, сын мой, за твое великодушие. Пока у Греции есть такие защитники – ее никому не победить! И я верю, настанет день, когда наша страна обретет свободу! – Митрополит перекрестил склонившуюся в почтении голову Качиони и в сопровождении свиты направился к воротам крепости.

…Трофейный барабан отбивал дробь, разлетавшуюся по округе. Во дворе крепости перед строем разномастно одетых вольных мореходов стоял Качиони. В правой руке прямо перед собой он держал обнаженную абордажную саблю. Пленные, шагая друг за другом, растянулись вдоль южной стены фортеции. Первым шел Исмаил-паша. Поравнявшись с победителем, он приостановился. Стараясь не смотреть на него, турок юркнул под клинок. Его примеру последовала вся длинная вереница солдат.

Ламбро сдержал слово, и сотни турецких семей покинули остров в тот же день. Но и османы не солгали – арсенал крепости ломился от ядер, свинца и пороха. Двадцать семь пушек, пригодных для использования на судах, корсары перегрузили на корабли. Остальные – слишком большого калибра – заклепали и утопили в море.

Узнав о падении островной твердыни, Абдул-Гамид I пришел в неописуемую ярость от неслыханной пиратской дерзости и хотел было уже направить часть флота капудан-паши на разгром базы корсаров, но, вспомнив старую восточную мудрость – «если не можешь победить врага – стань его другом», – принял иное решение.

Не прошло и недели после взятия «Красного замка», как один купец, снабжавший вольных матросов табаком, передал Качиони свиток с карминной султанской печатью. В письме верховный владыка Османской империи обещал простить Ламбро все его прежние прегрешения, совершенные против правоверных. Он предлагал ему выбрать любой из островов Греческого архипелага и стать его пашой. А кроме того, правитель выражал надежду, что бесстрашный мореход отвернется от России, и тогда султан дарует ему двести тысяч золотых монет. В случае же отказа повелитель намекал на возможность расправы не только с Качиони, но и с его семьей.

«Меня остановит только смерть или свобода Греции», – написал корсар в ответном письме и снова вывел флотилию в море.

Волны катились навстречу, захватывая уставшего пловца в мокрые объятия. Звезды нависли так низко, что выглядели игрушечными бутафориями из старого театрального реквизита. Казалось, чья-то добрая рука спустила их с черного неба на невидимых веревочках вниз, чтобы холодным сиянием озарить несчастному человеку последние часы пребывания на этом свете. Он плыл ровным брассом в ту сторону, где скрылся пароход, но совсем не для того, чтобы угнаться за пышущей жаром железной машиной, а чтобы двигаться хоть куда-нибудь.

Ноги стали уставать. «Наверное, это из-за туфель, – подумал Бранков. – Правая слетела еще в тот момент, когда я угодил в воду. Оставаться в левой теперь не имеет смысла». Он легко сбросил остатки обуви, но особенного облегчения так и не получил.

Недавний пассажир русского парохода пытался отвлечься от дурных мыслей, но они, словно рой разбуженных пчел, носились вокруг и надоедливо жужжали: «Ну вот и настал твой черед. Еще немного, и ты опустишься на дно. Тебя даже не похоронят, и жене некуда будет приходить и лить слезы. А впрочем, она и так скоро о тебе забудет и сердобольные подруги быстро подберут ей нового обожателя. А куда деваться молодой и красивой даме, если ты сам запрещал ей работать? Она, словно дорогая заморская птичка, привыкла, что о ней заботятся и кормят с руки. А дети? Как они будут жить без тебя? Что их ждет? Голодные серые дни? И кто теперь будет платить за обучение в гимназии?» На глаза навернулись слезы, и одна мокрая капелька скатилась со щеки и пополнила Эгейское море. По телу пробежала судорога, но не остановилась, а бесследно исчезла. «Да что ж это я раскис, как беременная курсистка на приеме у акушера. Надо взять себя в руки и отвлечься от дурных мыслей, – здраво рассудил Бранков. – Ну, например, что я могу рассказать о своем синематографическом аппарате? Так… «Парво», модель «А», деревянный корпус, один объектив и обтюратор с неизменяемым углом открытия. В отличие от конструкций Люмьера и Патэ здесь пленка движется в трех плоскостях. Выйдя из кассеты, она попадает на подающий зубчатый барабан, затем делает перекрученную петлю, проходит вертикальный фильмовой канал… А дальше? Ага! Вспомнил! Поворачиваясь на 90 градусов, она ложится на приемный барабан, чтобы в конце концов спокойно намотаться на бобину. Все правильно! А какие у него преимущества? Ну, во-первых, передняя стенка камеры легко откидывается и не создает трудностей при зарядке; во-вторых, новая кинематическая схема позволяет разместить подающую и приемную кассеты не снаружи, а по бокам внутри, что делает его более компактным; а в-третьих, весь механизм камеры теперь держится на металлическом каркасе, что много прочнее…». На душе полегчало, но заломило в плечах, и он перевернулся на спину. «Надо же, какая большая луна! Пожалуй, за свои тридцать пять я никогда ее не рассматривал – все торопился, все недосуг было… А вообще-то в море плыть намного легче, чем в реке. Если бы лет двадцать назад мне, тогда еще деревенскому мальчишке, сказали бы, что я буду плавать у греческих островов, да еще и ночью? Да разве бы я поверил? Но главное – раз я здесь, а корабль – там, значит, мои подозрения, высказанные адвокату, полностью оправдались. Жаль, что я не сумел даже понять, как очутился за бортом. А если вспомнить? Итак, я стоял на корме, курил, потом решил слегка промочить горло греческим коньяком и… Стоп! Фляжка! – Он судорожно нащупал во внутреннем кармане плоский предмет. – Вот здорово! Пара глотков мне сейчас не повредит!». Мужчина достал металлическую емкость и, удерживаясь на плаву одной рукой, зубами отвинтил пробку. Сделав несколько глотков, он убрал спасительную жидкость назад. В кровь будто влили кипятка, который приятно растекся по всему телу. «А жизнь-то… налаживается!» – усмехнулся он, припоминая старый анекдот о потерявшем место коллежском секретаре, от которого двумя днями раньше ушла жена. Бедняга решил расстаться с жизнью. Он накинул на шею петлю, взобрался на стул и, уже привязывая веревку к потолочному крюку, случайно заметил на самой верхотуре шкапа початую бутылку «смирновки», а рядом – пачку «Шантеклер». «Ну, – думает, – выпью водочки, выкурю папироску, а уж потом и повешусь. Пятнадцать минут все равно ничего не решат». Самоубийца слез, умостился на том же стуле, наполнил одну рюмку, потом другую, третью… крякнул от удовольствия и задымил папироской. В голове приятно помутнело. «А жизнь-то налаживается!» – довольно изрек он.