Николай Буянов - Май без императора

И тогда Наполеон сделал то, что изменило все и сразу. Его имя народ отождествлял с республикой, с лозунгом «Свобода, равенство, братство» — значит, нужно было показать народу, что Наполеон Бонапарт — это и есть республика. Что все остается по-прежнему. Что принц королевской крови, стоящий во главе заговора против республики, может быть расстрелян во рву — так же, как самый обыкновенный преступник.

— Но принц не был преступником, — с отчаянием сказал я.

— К черту! — рявкнул Ординер. — Как вы не поймете, что это было неважно. Он был Бурбоном — и поэтому должен был умереть. Умереть, чтобы Франция выстояла. Чтобы народ вновь поверил в своего вождя и пошел за ним.

Генерал сделал паузу, устало посмотрев в угол комнаты.

— Не знаю, был ли принц Конде причастен к заговору. Простите мне мое высказывание, но его жизнь была довольно никчемной. А вот смерть… Смерть — другое дело. Она принесла пользу Франции. Народ снова един, как и раньше. Когда Наполеон вознамерился стать императором, девять из десяти французов отдали за него свои голоса. А империя, сударь мой, это вам не республика. Слово «республика» бесхребетно, а в слове «империя» слышится бряцанье оружия. Топот тяжелой конницы, грохот сапог… Так шли по земле легионы Цезаря и Александра Македонского, и никто, ни одна сволочь не смела встать у них на пути… Вот за что умер ваш герцог, — Ординер усмехнулся одним уголком рта. — Видите, как легко я открыл вам государственную тайну.

Я прислонился к стене и закрыл глаза: подходи и бери меня голыми руками.

— Знаете, — сказал Ординер, — а вы мне нравитесь. Такая преданность своему господину, такое горячее желание отомстить за его смерть делают вам честь.

Плевать мне было на его мнение. Я открыл глаза. Его превосходительство неспешно вернулся за стол, взял в руку лупу, и — дьявол меня задери — принялся снова разглядывать монету, от созерцания которой я его столь бесцеремонно оторвал.

— Я вижу, стрелять вы передумали? — осведомился он, как о чем-то неважном. — Что ж, правильно. Мы уже воюем с Англией, Австрией и Пруссией. Недалек день, когда мы схватимся с Россией — схватимся так, что шерсть полетит из загривков. И мы победим в этой войне, потому что с таким императором нельзя не победить, — Ординер помолчал, поджав губы. — А теперь идите, месье. Никто из моих людей вас не тронет. Идите и подумайте над моими словами.

И я пошел. Ноги сами двинулись по направлению к двери, мне оставалось только подчиниться. Однако Ординер вдруг остановил меня.

— Услуга за услугу. Как вы все-таки вошли в кабинет? Ведь дверь была заперта.

Я помедлил секунду. Вернулся, вынул из кармана ключ (зачем мне теперь этот ключ?) и положил его на стол.

— Мне дала его маркиза де Ламираль, — ответил я чистую правду. Подумал и бросил рядом с ключом пачку банкнот. — Это задаток, который госпожа Летиция заплатила за ваше убийство. Я мог бы сам вернуть его ей, но, думаю, вы сделаете это с гораздо большим удовольствием.

Хозяин вдруг побледнел. Сразу, страшно, будто от апоплексического удара. Или от удара ножом в живот.

— Врете.

Я не ответил. У меня и вправду не было ни единого доказательства: ключ я мог украсть, деньги вытащить из сейфа в магазине, где служил приказчиком, выследить генерала в его кабинете — через окно, взобравшись на дерево… Я лишь молча повернулся к двери, намереваясь уйти — и ушел бы, если бы не натолкнулся на удар.

Давно меня так не били. Я и увидеть-то удар не успел, не то чтобы защититься. Высокая черная фигура возникла надо мной, словно ожившая тьма: длинное вечернее платье, темная пелерина, некое бледное пятно с яркими губами вместо лица — так и должна выглядеть смерть: не древней старухой с косой, а прекрасной дамой, пусть зловещей, но оттого еще более привлекательной…

— Сволочь, — сказала мадам Летиция, поднимая пистолет (кажется, весь этот дьявольский дом наводнен оружием). — Какая же ты сволочь…

Мой собственный пистолет, из которого я собирался застрелить генерала, отлетел в сторону. Да если бы и не отлетел… Я поднял руку ко лбу и отнял ее: ладонь была выпачкана в крови.

— Значит, правда… — донесся до меня голос Ординера — далекий и тонкий, как комариный писк.

Я устало прикрыл глаза. И открыл только тогда, когда раздался выстрел.

По комнате плавал дым и отчетливо пахло жженой пробкой. Летиция растерянно посмотрела на меня, на своего мужа — и упала, громко стукнувшись затылком об пол. Пуля из моего пистолета, из моего «Лефорше», проделала в ее груди аккуратную круглую дырку — непонятно, как я разглядел ее на фоне темного платья…

Генерал безразлично уронил пистолет на пол и сказал:

— Уходите.

За дверью, в коридоре, послышались торопливые шаги и возбужденные голоса. Пожалуй, выбраться мне не успеть.

— Через окно, — пугающе спокойным голосом произнес Ординер. Подошел к двери повернул ключ в замке. — Правда, третий этаж… Но внизу, шагах в пяти от стены, есть клумба. Вы молоды и сильны, если повезет, допрыгнете.

Пять шагов. Плюс темнота, плюс серьезная рана на голове, от которой перед глазами нежная круговерть.

В дверь требовательно постучали.

— Ваше превосходительство, откройте! Ваше превосходительство!!!

Главное — посильнее оттолкнуться, успел подумать я, вставая на подоконник. Главное — посильнее…

Страшная трагедия буквально потрясла вчера весь Париж. В первом часу пополуночи 5 фрюктидора (22 августа) в доме бригадного генерала Огюста де Ординера, что расположен на улице Вивьен, раздался выстрел.

Встревоженные слуги тотчас выбежали из своих комнат и собрались у дверей кабинета своего господина, попытавшись войти, ибо оттуда, из кабинета, и был слышен этот леденящий душу звук. Взору вошедших предстала ужасающая картина: его превосходительство, постаревший в эти роковые секунды на добрых два десятка лет, одетый в домашний халат и шлепанцы, стоял над телом своей жены, маркизы Летиции де Ламираль, которая с простреленной грудью неподвижно лежала на полу. Его превосходительство находился в глубочайшем шоке от содеянного, и все попытки выведать у него подробности трагедии успеха не возымели. Единственными его словами были: „ Я убил ее. Я убил ее сам…“— их слышал личный камердинер генерала капитан Морис д’Экуа. Он же после короткого совещания с товарищами вызвал в дом полицию.

Что же подтолкнуло блистательного сына французского народа к хладнокровному убийству собственной жены? Официальное следствие склоняется к версии с сакраментальным названием „Ревность“. Но — так ли все просто?

Ваш покорный слуга, автор этих строк, воспользовался некоторыми старыми связями, чтобы войти в курс полицейского расследования. Однако, признаюсь, это скорее породило новые вопросы, чем дало на них ответы. К примеру, завсегдатаи салона мадам Жермены де Сталь, куда маркиза де Ламираль по обыкновению прибыла в пятницу к девяти часам вечера, рассказали, что уже в половине двенадцатого маркиза посмотрела на напольные часы в гостиной, извинилась перед хозяйкой и спешно покинула салон, хотя видимой причины для беспокойства не было. Что же встревожило мадам де Ламираль? Почему она, сев в карету, велела кучеру (согласно показаниям последнего) что есть мочи гнать домой? Что привело ее в столь взволнованное расположение духа? Может показаться, будто маркиза спешила на любовное свидание — но с кем оно должно было состояться? И, главное, где — в собственном доме? Вопросы, вопросы…