Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

– Верт, смотрите. Вот куда он ходит по вечерам, оказывается.

– Вы хотели меня удивить? Он здесь каждый вечер в восемь пятьдесят. Каждый! Ну, или в «Лирике». И его прелестная дама, так похожая на вас.

– О, благодарю вас…

После первой же крестоносной битвы я снова взглянула вправо и вверх.

И он проводил меня до отеля, и уехал на любезно согласившейся доставить его Матильде в свой «Дельмонико», а я подумала, что опять пропустила закат над Манильской бухтой.

Утро, Лолы снова нет, зато напротив меня сидит та самая женщина редкой профессии, которая записалась в нашу картотеку сколько-то недель или дней назад.

Она потомственный мастер по закупке табачного листа для сигар. Из Илокоса, где вообще-то каждый – мастер этого дела.

Мона Барсана, довольно зловещей внешности – темнокожая, с длинной шеей, выше меня весьма намного, с высокими торчащими скулами, не голова, а череп, при этом обладательница этого черепа человек очевидной жилистой силы, здоровья и живучести. Сорок лет ей точно есть. Или больше. А еще похоже, что она долгое время может обходиться без еды и уже не раз пробовала. Причем не по своей воле.

– Счастливого Рождества, мадам, – говорит она и разворачивает кожаный сверток, в таких носят инструменты. – Я сделала то, что вы хотели. Но только здесь, в Маниле.

– Но вы же собирались, Мона, поехать на Рождество домой? На север?

Она горько вздыхает, лицо ее совершенно спокойно, глаза смотрят мимо моего уха, куда-то вдаль.

Я снова вглядываюсь в это странное лицо и, наконец, понимаю: она не только совсем не испанка, она даже не вполне чистая филиппинка. Там, за Илокосом, горы, там живут племена. И эта смесь крови словом «местисо» не называется, названий для нее вообще никаких нет.

Я беру первую с левого края сигару, вглядываюсь в бугры на разноцветной коричневатой поверхности, аккуратно нажимаю здесь и там, нюхаю: перец и еле заметная плесень. Откладываю в сторону. Еще одна сигара, покороче и потолще, формата «торо». Запах лучше, но на ощупь…

– Можно, Мона? – спрашиваю я.

– Все ваши, – подтверждает она.

Мона смотрит бесстрастно, но я знаю: я прошла важное испытание.

– Сигарная фабрика на улице Аскаррага, – поясняет она без выражения.

– Так, а вот это что у нас? – беру я небольшую «корону».

– С фабрики «Компания хенераль де табакос де Филиппинас», – монотонно говорит она. – Лист с фабрики. Крутил мой друг. Дома.

– И это лист из Илокоса? – удивляюсь я.

– Начинка из Илокоса, – звучит ответ. – Покровный – из Кагаяна.

Так это же интересно. Совсем не легкая сигара, судя по запаху, тут сено и полевые травы, но еще и тот самый «скотный двор», по которому ты отличаешь «гаваны»…

– А следующую я даже зажгу, – бормочу я.

– И вот эту тоже, – подсказывает Мона. – Весь табак из Исабелы. Редкость.

Первый, чуть ласкающий язык осторожный глоток дыма. И я выясняю, что Илокос все-таки может давать хорошие сигары, но с неизбежной кислотой, а вот Исабела… Нежная, воздушная, классическая дамская сигара, но до странности лишенная аромата. А еще Исабела дает отличную тягу, этот человек умеет работать.

– Он живет на улице, – поясняет Мона. – На фабрике – на полставки. Ворует листы, крутит, продает друзьям. Он очень хорош.

Так, пора выяснять, сколько это ей стоило. Песо или два? Но Мона бесстрастно молчит. Ну, понятно.

– Мона, – говорю я, вытаскивая из стола конвертик с деньгами. – С Рождеством. Это задаток и мое предложение работы. Вы можете с этими деньгами исчезнуть, и намного беднее я не стану. Но лучше бы вам съездить к родным в Илокос. И вернуться ко мне с редкими, настоящими листами. Отдать их потом вашему другу, который знает, что дальше делать.

– Раньше лучшие сигары содержали добавки из Бенгета, – говорит она. – С гор. С редких, особых, грядок.

– Там, где золотые шахты?

– Да. Растили племена. Сейчас забыли, потеряли. В долине Кагаяна закупщики пытались табак третьего класса определять как пятый. В Исабеле то же самое. Китайцы скупают все на вес. Табак с Висаев в сигары тоже раньше добавляли. Сейчас все плохо. Нам нечего есть.

Ну, последнее я знала и без нее. Они запутались. И прежде всего потому, что после отмены табачной монополии некому стало бороться за зарубежные рынки. В результате изготовители сигар, как говорит Мона, «живут на улице», а нет качества – нет и рынков для высокоценных сигар. И так далее. Плохо. Но интересно.

– Так, Мона, – сказала я. – Одна сигара мне нужна мужская, но небольшая. «Корона». Ароматная, но не очень тяжелая. Ни на какую другую не похожая. С листом из Бенгета, от племен. А вторая – длинная, как панателла, но не слишком тонкая, вроде вот этой из Исабелы – и не совсем никакая, а как бы…

Я покрутила пальцами.

– Возвращайтесь, Мона, – вздохнула я. – Тогда и ваш друг, кто знает, больше не будет жить на улице. Веселого вам Рождества.

Так, подумала я. А потом мне нужен будет человек, какой-то абсолютно и всемирно известный человек, который попробует ту сигару, которую я в итоге сделаю, и скажет… что скажет? Да пусть даже ничего.

На коробке – рука в белой перчатке, моя сигара. Надпись: он продегустировал ее такого-то числа, такого-то года. И всё. Кто этот «он»? Генерал Макартур, который никак не может прийти в себя после смерти мамы, – и вся страна, эта страна, а не Америка, сочувствует ему? Но почему сразу не замечтаться о вершине всех вершин. Кто у нас главный денди и главный герой-любовник эпохи? Принц, прекрасный принц, которого почему-то считают безумно красивым. Эдвард, вечный наследник британского престола, с его цилиндрами, плащами, потрясающей улыбкой, множеством подруг и этой его разведенной американкой. И огромными грустными глазами.

Кстати, он ведь был здесь, в Маниле. В 1922 году. И получил во время игры в поло знаменитый шрам над бровью.

И вот он приезжает сюда еще раз, за новым шрамом, и я… Что – не смогу сделать так, чтобы он, пусть из вежливости, поднес к губам мою сигару? Я – и чего-то не смогу?

А с другой стороны, вот же я сижу тут и не только ничего не могу сделать (пока) по части японских шпионов, но так до сих пор и не знаю, надо ли это вообще кому-либо.

А пока я сидела и занималась непонятно чем, приблизилось Рождество и застало меня врасплох. И Новый год, вечный праздник.

Я могла бы заметить, что уже больше недели как школьники не ходят стайками по Интрамуросу по утрам, зато везде проснулись школьные медные оркестры.