Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

Помнится, я сказала раньше, что куплю у него такой чертеж. Он молодец, догадался. Быстро вскидываю голову, пытаюсь понять, кто он сейчас: тот, кто хочет, чтобы прошлого как бы не было, или ему просто нельзя показать Лоле, что у нас с ним проблемы. И не вижу ничего – темные глаза смотрят прямо, высокий лоб, приглаженные волосы на прямой пробор.

А для него подарка у меня тоже нет. И Лола от своего стола смотрит и все замечает.

Эдди в этот декабрьский день – и мы с Лолой тоже – еще не знает, что произойдет сразу после новогодних праздников. Произойдет следующее: ко мне придет запрос на целую команду людей, особенно хорошеньких девушек, участниц конкурсов красоты, любых. Но и хорошеньких мальчиков тоже. И когда мы с Лолой его исполним, окажется, что моя компания – впервые и всего через два месяца после начала работы – выйдет в прибыль. Если у тебя, вопреки разуму и реальности, бизнес поначалу пойдет хорошо, постарайся скрыть свое изумление.

Но произойдет все это потому, что люди понадобятся для только что зарегистрированного фонда «Инфанта Филиппина». Они будут создавать красочные буклеты и плакаты, заново обрабатывать журналистов. Показывать им списки людей, которые вошли в попечительский совет фонда: знакомые имена. Один из братьев Элизальде, и кто-то из знакомых мне Морено (не банкир), и еще политики – Рохасы, Акино, Гингона… В конце, маленькими буквами – «исполнительный директор Эдуардо Урданета».

Эдди умный, скажет в моей голове голос маленькой ведьмы Кончиты Урданета. Он и правда умный, он заставил семью и всю эту компанию платить ему какую-то зарплату – ну, пусть ненадолго.

А потом появится лицо – на всех буклетах и плакатах. Лицо прекрасной женщины, инфанты Филиппин.

Но это будет лицо Фели Урданеты, легендарной красавицы, которая в конкурсах не участвовала никогда.

А пока что… Я сижу на столе, точнее, прислонилась к нему. Я все придумала.

– Эдди, Лола, – давайте поговорим о еде. Что вы очень любите? Что едят в эти дни?

– Ленгуа эстофада, – мгновенно и по привычке не думая отзывается Лола. – Это язык в оливково-винном соусе. И еще все, что делают с лонганизой, – такая красная колбаска, в ней много майорана и чеснока, немножко пахнет вином.

– Лола, – осторожно останавливает ее Эдди, – Амалия спрашивает о чем-то другом.

Он сам не очень понимает, о чем, поэтому осторожно пробует:

– Ну, илоканцы – народ не очень богатый, а вот как едят в такие дни в Пампанге… там есть знаменитые вещи. Думан, молодой зеленый рис, почти клейкий. Поливается горячим шоколадом. Когда начинают его есть – значит, скоро Рождество.

– Путо бумбонг, – перебивает его Лола с лихорадочным блеском в глазах. – Вот это и правда рождественское блюдо, из редкого красного риса, рис засыпают в бамбуковые стволы, молотым, варят, потом ствол раскалывают, стукают – и выпадает такая сигара красноватого клейкого риса. Посыпают тертым кокосом, поливают теплым, понимаете – теплым! – растопленным маслом, немного сахара.

– Разноцветный булаканский рисовый пирог!!! – со страстью отвечает ей Эдди. – Вот настоящий шедевр!

А мы давно, все трое, уже в калесе, а Матильда уже везет нас через реку, к Эскольте.

– Так, – говорю я, чувствуя себя доброй, но не совсем молодой и поэтому мудрой феей. – Но все, что вы описали, вряд ли продается в магазинах. Вот хотя бы в том – в «Эстрелла дель Норте».

– «Эстрелла»? – дрогнув голосом, отзывается Эдди.

А Лолу уже не остановить:

– Вы говорите о городском рождественском столе, я поняла! Рыбка бангус, конечно, и ветчина в сладком желе, и обязательно рыба апахап, поскольку дороже ее не бывает. В центре стола поросенок – лечон, а на отдельном столике десерт. Кроме того риса, что я уже назвала, есть тибук-тибук. Как бы желе из пальмового сахара и буйволиного молока, сверху сладкое кокосовое молоко. Ну и лече флан, точино дель сьело, туррон де касуи…

Глаза ее горят нездоровым огнем.

– А то, что несут из здешних магазинов в хорошие семьи, – перебивает ее начавший все понимать, но боящийся разочароваться Эдди, – это – обязательно, обязательно! – хамон де фонда из Австралии, завернут во что-то вроде наволочки.

– Вот этот, Эдди?

– Вообще-то лучше тот, э-э-э, потому что… Он более правильно вареный и подсахаренный.

Эдди все еще боится, что потом я заберу пакеты и, с благодарностью, повезу их в отель. И ведь правильно боится – заслужил и видит, что я это понимаю. Но не верит, что я окажусь такой дрянью.

Нож аккуратно нарезает невесомые ломти. «Достаточно, сеньора?»

– И его всегда едят с кусочками кесо де бола, – сглатывает слюну Эдди, – это всего лишь зрелый эдамский сыр с красной корочкой, с ананасом на упаковке, то есть «Марка пинья».

– Этот? Правильно?

Эдди молча кивает, нож продавца с трудом режет карминную корочку, являя серединку упругой, как каучук, сырной головы цвета хорошего масла. Сеньора, вы возьмете всю половинку? Тут продавец замечает Лолу и опускает руки, на лице его блаженство.

– Значит, кесо де бола, – удовлетворенно говорю я. – Но ведь этого мало. Эдди, Лола, – у Плаза Миранда я видела хороший испанский магазин. И конечно, все эти точино дель сьело или бразо де мерседес из «Ла Перлы» – хорошая штука, но ведь у нас Рождество…

Оскаленная Матильда с прижатыми ушами продирается сквозь тысячеголосую толпу, нас обдувает «леденящий ветер декабря» – по крайней мере мужчины могут смело ходить в своих пиджаках. Ах, вот этот магазин, в нем пахнет ванилью и сыром, а сыр у нас уже есть… Но ведь Испания – это еще оливки и сардины в золотистых баночках с закругленными краями и настоящий херес. А, вот что я еще искала. Туррон, он же фруктовый кекс, собственно – туррон де фрутас, ведь это обязательно для праздничного стола, правда, Лола?

Дикий смех – не совсем то, что вы ожидаете услышать от дамы, уже полчаса как разбирающей бумаги матерого японского шпиона.

Впрочем, передо мной были не совсем японские бумаги. Верт, конечно, поступил правильно, разделив уворованные у профессора Фукумото записи на отдельные листки и отдав их переводить разным студентам – хотя и подозревал, что те могут рассказать друг другу о происходящем и сличить тот материал, что каждому достался. И в итоге Верту в руки попал плод трудов нескольких юных переводчиков – пачка листов, исписанных разными почерками. Мозаика. Хаос. Который я мучительно пыталась сейчас объединить в систему.