Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

– Зачем я это сделал. С вами и собой, – тихо сказал он, сидя на плетеном кресле как на троне, положив свои удивительные руки на подлокотники. – И затем, что боялся причинить вам горе, заставить испытать мгновенное отвращение и стыд. Даже если шанс на это выглядел ничтожным. И затем, что я не знал, какую еще жертву принести за это счастье – счастье встречи с вами. Отдать за вас жизнь? Это так банально. Но в первый раз мою жертву не приняли, во второй помешала ваша пудреница. Что мне оставалось? Сделать так, чтобы мы никогда не смогли забыть то, что было. Уверяю вас, что в противном случае…

– О да, вы правы, – подтвердила с легким смехом я. – В противном случае могла бы возникнуть ситуация, когда кому-то из нас захотелось бы забыть весь эпизод как можно быстрее. И я содрогаюсь от мысли, что это оказались бы вы.

– Не дайте согреться этому вину, – тихо подсказал он. – И…

Верт поднял бокал:

– И – за новые страны и города, где мы можем встретиться, хотя скорее – нет. И просто за то, что никогда, никогда…

Но его прервали. Подошел филиппинский повар со словами: «Какую лапу-лапу, сэр? Красную или зеленую?»

– Зеленую, конечно, – уверенно сказал он (кажется, его английский улучшился). – Вы ведь знаете, Амалия…

– Национальную гордость – рыбу лапу-лапу, цветок сампагиты, которая на самом деле жасмин, и еще… В общем, знаю.

– И всемирно знаменитый закат над Манильской бухтой? Вот он, перед вами. Он начался.

– Наконец-то. Вы не поверите, Верт, но все эти недели ни одного разу… Я не успевала оглянуться, как оказывалось, что уже ночь. И это – живя в начале набережной. Не дайте мне пропустить закат и на этот раз.

– Нет, он ваш.

Сотни облаков над кораблями, перья и пух, подушки, горные цепи, белые полоски, клочья ваты: весь огромный небесный купол в облаках. И вот начало игры – среди этой серости и белизны возникают оттенки синего и лилового. Сплющившееся оранжевое солнце тяжело ложится на слои сизых туч. Две лапы бухты, справа и слева, и тяжелая глыба острова Коррехидор в середине вдруг становятся отчетливыми темно-синими линиями.

– Наверное, на всей набережной я единственный человек, который смотрит сейчас в противоположную сторону, – сказал Верт. – На вас. И на город. И вижу то, что не видит никто другой.

Я повернулась – а там была невероятная стеклянная голубизна неба над Манилой, синие с розовым горы на горизонте, верхушки деревьев и крыши. Замерший в ожидании город, которого не может быть.

– Нам зажигают лампы, – проговорила я. – Вон в том их домике, у кухни. Принесут сюда вместе с рыбой.

– О чем я мечтаю, – сказал Верт, поворачивая тонко очерченный профиль вправо и рассматривая первые бледные огни Кавите в конце бухты, – что, когда эта рыба все же появится, вы отгоните официанта, возьмете эти их ложки и лопатки, сами разделите рыбу на кусочки и один положите мне. Не я вам, а наоборот. Это не какая-то несбыточная мечта? Хотя бы один кусочек. Ведь вы умеете разделывать рыбу?

– Естественно. И я возьму себе голову. Я – знаете кто? Местиса. А если уж вы так решились переселиться в Азию, то должны твердо усвоить, что каждый истинно местный житель считает голову самым вкусным. Боже мой, как вы нашли это вино?

– Просто пришел и попробовал. И не раз.

Рыба была к нам милосердна. Она появилась уже после того, как по нижней кромке горизонта отыграли все эти цвета – персик, апельсин; потом краски уходят, но люди на набережной, затаив дыхание, ждут – невероятного последнего проблеска изумруда среди аквамарина над россыпью кораблей.

Верт превратился в неясный силуэт, но тут у стола возникли лампы и большое блюдо, над которым поднимался еле видимый пар.

И я взяла в руки ложку и лопатку, вызвав заодно немалое уважение официанта.

– Если вы, Верт, не уничтожите после этого свою долю… Да-да, я потом положу вам еще. И еще. А представляете, если мы закажем вторую бутылку вина – какими мы их встретим…

Четкая цепочка кораблей по горизонту превратилась в светящиеся далекие гроздья. А здесь, у самого пирса, – ничего, только дорожки огней на почти черной, лакированной, невидимой воде. И еще какой-то катер неподалеку – золотой качающийся пунктир елочного украшения.

– Что с этой музыкой, – легко говорю я, расправляясь с рыбой. – Она боится умереть, как тот амбуланс?

– Нет… она… она…

– Ее крадет у нас ветер. Уносит из дверей «Фиеста-павильона», от девушек в белом со скрипками, и влечет на север. Это очень теплый ветер.

И еще – плоская бледная луна, как инфанта филиппина, готовится озарить бухту… но что это там?

Огни на горизонте – целая гора огней – отделились от замершей цепочки, медленно и неизбежно приближаются.

– Он подождет, этот корабль, – почти отчаянно, с вызовом говорит Верт. – Он будет долго и осторожно приближаться к пристани. У нас есть еще вино. И мы совсем близко – видите, вон они, двери и козырек отеля.

Но мы оба знаем, что все это не так.

И вот, наконец, униформы с золотым шитьем отодвинулись в стороны, выстроились в два ряда, заиграли огни на сплошных, от пола до высокого потолка, окнах. Они вошли, вдвоем, вместе, а за ними ехала пирамида чемоданов.

Я бросилась вперед.

Элистер прекрасен, вновь поняла я. Он движется на этих длинных ногах так, будто отель и мир принадлежат ему. Перед ним расступаются. Он лучший в мире, его седые виски и чуть морщащие лоб поднятые брови – как боевые награды.

– Где ты был так долго! – отчаянно крикнула я, прижимаясь к нему. – Ты представляешь, каким я здесь подвергалась опасностям?

И его лицо, возвышавшееся надо мной, дернулось. С запозданием я ощутила что-то неуклюжее и мягкое под его льняной курткой, у левого плеча, и это было никак не похоже на пистолет. Рука же – она странно неподвижна.

– Это что, – прошептала я, вглядываясь снизу в его лицо, – ты немножко позабавился с оружием? Элистер, ты же в отставке! Я сделала тебе больно?

Он мягко прижал меня к другому плечу. А потом я почувствовала, что его взгляд перемещается в глубину бесконечной залы.

– Верт, – чуть удивленно сказал Элистер, и я почувствовала, что он рад. – Что, Амалия, это и есть та опасность, о которой ты говорила? Ну тогда я тебя понимаю.

– Макларен, – сказал Верт, делая несколько шагов вперед.

Они раскрыли объятия, два длинных и по движениям чем-то похожих человека – темный и светлый, но Элистер в последний момент чуть отодвинулся:

– Осторожнее, Верт, у меня здесь небольшая дырка, и я подозреваю, что Амалия исчерпала мой запас терпимости к боли.

Их руки соединились и оставались в таком положении секунд пять, в течение которых я чувствовала себя в лучшем случае маленькой и глупой девочкой.

– Что это значит? – повернулась я к Эшендену. – Он сделал в этой жизни столько, что хватило бы… А вы выдернули его из дома, подставили под пули? Куда? Где это место на Земле, которое важнее, чем… чем…