Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

Склонившись над полом, король сблизил корабли на французской диспозиции.

— Они шли столь плотным строем, что каждый из английских линкоров мог одним выстрелом поразить сразу два наших судна.

Король поднялся и сел, Николя последовал его примеру.

— А как Шартр? Что вы, будучи оком короля, можете о нем сказать?

— Под огнем его высочество вел себя необычайно мужественно. В остальном же, сир, надо сказать, что ученик не может обладать знаниями мастера, а когда на кон поставлены государственные интересы, не стоит искушать судьбу, отдавая армию в руки ученика.

— Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил со мной так искренне? — произнес король столь тихо, что Николя решил не принимать эти слова на свой счет.

— Ранрей, я хочу вас спросить. И помните, ваш ответ значит для меня очень многое. Вы были близки с королем — моим дедом. Вам лучше других известно, как сейчас пытаются опорочить его память. В чем, по-вашему, заключался главный его недостаток?

Николя растерялся. Отчего именно ему задан такой вопрос? И какие последствия он может повлечь за собой?

— Сир, так как Ваше Величество оказывает мне честь, задав столь деликатный вопрос, я отвечу, что покойный король, который, как и вы, являлся моим повелителем, отличался чрезмерной скромностью. И хотя у него был зоркий взгляд, он зачастую считал себя неправым. Не раз доводилось мне слышать, как, сказав: «Мне кажется, это справедливо», он, хотя и был прав, тут же отступал от своих слов: «Но мне сказали, что это не так, и получается, что я ошибся». Увы, нередко случалось именно так! Он зачастую ставил свое мнение ниже, а не выше мнения собеседника.

— Мне никогда этого не говорили, и я запомню ваш рассказ, — ответил король, лихорадочно теребя обеими руками пуговицу на фраке.

Опершись на напольную скульптуру, изображавшую травлю собаками оленя, он, не переводя дыхание, словно за ним кто-то гнался, быстро спросил:

— Известно ли вам о краже из Трианона, жертвой которой стала моя жена?

— Да, сир, мне рассказал господин де Сартин.

— Виль д’Аврэ узнал об этом благодаря нескромности одного субъекта из ее окружения. Разумеется, Антуанетта не захотела меня волновать, а в ее состоянии я не хочу ей надоедать. Но предмет, о котором идет речь, — бриллиантовый ключ, открывающий все замки в Трианоне, и я волнуюсь, как бы он не попал в дурные руки. Я знаю, дело поручено полицейскому инспектору, подчиненному Ленуара. Но этот инспектор одновременно является супругом кастелянши королевы. Я хочу, чтобы расследованием этой неприятной кражи занялись вы. У вас полная свобода действий, и Ленуар об этом знает.

— Сир, я буду в точности следовать инструкциям Вашего Величества. Однако мне придется говорить с королевой.

Король вздохнул:

— Хорошо. Постарайтесь в разговоре не упоминать, что это я вас попросил. Видите ли… Ну, в общем, вы меня понимаете.

На минуту король задумался, потом надел очки и уставился на Николя.

— Вы прекрасно сложены.

Поднявшись, он взял с заваленного всевозможными вещами стола какую-то штучку. Николя встал.

— Маркиз де Ранрей, король посвящает вас в рыцари ордена Святого Людовика.

С этими словами монарх прикрепил увенчанный красным бантом крест к запятнанному кровью мундиру Николя.

— Это за Уэссан. Ну, и за многое другое. А также потому, что вы солдат, как и ваш отец, и мало кто из моих подданных столько раз рисковал жизнью во имя короны.

— Ваш слуга, сир, — произнес Николя, опускаясь на одно колено и целуя руку короля.

— Продолжайте и дальше столь же славно служить мне, — ответил тот и закашлялся, прочищая голос. — Мы говорили о короле — моем деде.

И в нерешительности умолк.

— Что вы мне посоветуете? — сдавленным голосом произнес он наконец.

Николя предвидел этот вопрос и понимал, что отвечать придется: он не мог не оправдать доверия, о котором сей вопрос свидетельствовал.

— Сир, что я могу сказать моему королю? Подданный не советует монарху. Но пусть Господь и далее дарует Вашему Величеству быстроту принятия решений и уверенность в их правильности, как уже однажды даровал во время мучной войны.

— Спасибо, господин маркиз, я не забуду нашей беседы.

Направляясь к выходу, Николя неожиданно услышал за спиной звонкий смех короля.

— Можете быть спокойны, мой полномочный посол, я больше не стреляю по кошкам госпожи де Морепа!

Словно во сне, Николя вышел из дворца; все, кто видел его окровавленный мундир и шатающуюся походку, видимо, принимали его за раненого. Он попытался разыскать Луи, но не нашел: несомненно, мальчик исполнял какое-нибудь поручение королевы. По дороге ему встретился всегда пребывавший в курсе последних сплетен маршал де Ришелье; маршал похлопал его по плечу, но Николя даже не посмотрел в его сторону, и тот решил, что наш дорогой Ранрей впал в беспамятство. На самом деле Николя находился под впечатлением от сегодняшней аудиенции. Признательность, питаемая им к королю, воскрешала в душе его старинные легенды о рыцарской верности и чести, которыми он зачитывался в детстве. И хотя тоненький голосок, подобно вырвавшемуся на свободу чертенку, давно нашептывал ему, что сильные мира сего не всегда находятся на высоте своего положения, в короле — несмотря на все его слабости и колебания — он хотел видеть великого монарха, которому в день его коронации в Реймсе он поклялся верно и преданно служить всю свою жизнь.

Во дворике Лувр его ожидал присланный Сартином экипаж; в нем он нашел свой плащ. К плащу прилагалась записка, где министр повелевал ему отдохнуть несколько дней, прежде чем браться за новое поручение, кое он, несомненно, получил от короля. Вместе с запиской Николя нашел незаполненный бланк за подписью Людовика и несколько таких же незаполненных «писем с печатью». Записка и бумаги остудили его пыл. Прекрасно зная повадки первых лиц, он не мог обольщаться: аудиенция у короля явилась результатом обсуждений, возможно даже бурных, но уж никак не порывом души. Он не удивился, но все же решил сохранить в памяти те минуты, когда его ранимый король говорил с ним искренне.

Еще одна записка была от Эме д’Арране. Она сожалела, что ей пришлось столь скоро его покинуть, однако служба в штате мадам Елизаветы, сестры короля, настоятельно требовала ее присутствия. Так как принцессе недавно исполнилось четырнадцать, то, принимая во внимание ее ум и сообразительность, король сам подобрал ей свиту. Волевая, с независимым характером, рано лишившаяся материнской заботы и общества старшей сестры Клотильды, принцесса привязалась к Эме и не могла без нее обходиться. Получив свободу в организации собственного распорядка дня, она пристрастилась к конным прогулкам и часто ездила вместе с Эме по аллеям Версальского парка.