Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

— Благодаря давней привычке распутывать запутанные дела. Очевидное не всегда соответствует истине.

— Гм, ваши мысли приняли весьма интересное направление. Видимо, ваше самочувствие улучшилось.

— Еще как! Достаточно для проведения небольшого расследования.

— Боже милостивый! — всплеснула руками Катрина. — Да он опять предит.

— Погодите, выслушайте меня. Сейчас я объясню вам ход своей мысли.

— Катрина стоит возле меня.

— Не вижу.

— Не перебивайте меня.

— Не надо ему фосражать. Иначе злучится новый бриступ!

— Итак, Катрина у меня в комнате, значит, на кухне ее нет. Однако обоняние мое улавливает пленительнейшие ароматы. На Катрине надет передник, и свежие пятна на нем говорят сами за себя. Следовательно, она только что отошла от плиты, дабы справиться о моем здоровье. Но разве наша Катрина когда-нибудь покидает свои кастрюльки, пока кушанье не готово? Нет, никогда. Но, может, у плиты хозяйничает Марион? Нет, ибо ревматизм не позволяет ей долго стоять у плиты. Что из этого следует? Предполагаю, дражайший Гийом, что место Катрины заняла Ава. Верность моей гипотезы подтверждает и ваш внешний вид: вышитый жилет, пышный, ловко завязанный галстук говорят о том, что вы намерены провести вечер в городе. О приготовлениях к ужину говорит также отсутствие Сирюса и Мушетты, которые, когда готовят еду, всегда торчат на кухне в ожидании лакомых кусочков. Пятна на переднике Катрины, а также мой нос подсказывают, что сегодня ожидается рыба или раковый суп. К тому же, сознавая, сколь важное место занимает моя персона в сем жилище, я не могу себе представить, чтобы мое возвращение с берегов Стикса не было отмечено доброй трапезой.

Семакгюс и Катрина дружно расхохотались.

— Смейтесь сколько хотите, вы не помешаете мне завершить мою мысль. Проанализировав все, что здесь сказано, я уверен, Гийом, вы предвидели мое воскрешение и, понимая, что после двух дней поста я буду голоден как волк, заранее отдали распоряжения насчет ужина. Засим я встаю.

Встав с кровати, Николя зашатался и, скорее всего, упал бы, если бы Семакгюс не подхватил его. Только сейчас он заметил, что совершенно гол и покрыт какими-то бляшками, тотчас посыпавшимися с него на пол. Корабельный хирург осмотрел его и, удовлетворенный, заявил, что рубцевание идет полным ходом.

— Господин де Ноблекур.

— Ах, как зе он береволнофался, петняжка! Он зидел восле вас днем и ночью! Господи, лишь пы у него обять не разыгралась подагра!

— Он передает вам один из своих лучших халатов. Наденьте вниз рубашку и панталоны и можете отправляться на ужин, где вас встретят, как блудного сына или как героя, на ваш выбор.

В покоях Ноблекура было светло как днем: праздновали возвращение Николя. С улицы Монмартр, где уже зажигали фонари, доносился глухой шум голосов: после тяжелой дневной жары люди выходили подышать свежим воздухом. За столом почтенного магистрата собрались Луи, Эме д’Арране, Бурдо, Семакгюс и Лаборд. В пестром мадрасском платке Ава под зорким оком Марион металась между кухней и гостиной, помогая запыхавшейся Катрине. Сирюс и Мушетта тихо сидели под столом в надежде на щедрость хозяев.

Все уже в подробностях знали о подвигах Николя, многократно пересказанных раскрасневшимся от волнения Луи. В Версале юноше сообщили, что отец его, вернувшись, сразу отправился на утреннюю церемонию, а затем король дал ему личную аудиенцию, о чем тотчас стало известно всем, равно как и о его награждении. Двор по-прежнему оставался страной, где загадочным образом соседствовали тайна и нескромность.

— Отец, — серьезно спросил Луи, — что чувствуют во время боя?

— Сражение — это грохот и зрелище, от которого кровь стынет в жилах. Очень страшно, сын мой, и чтобы преодолеть этот страх, требуется немало мужества. Sed pavor an virtus quis in hoste requirat?

— Вот вы и попались, Луи, — улыбнулся Ноблекур. — Сейчас мы увидим, помните ли вы что-нибудь из того, чему обучали вас ораторианцы в Жюйи.

— Страх, — медленно начал Луи, — или мужество. В бою с врагом все пригодится.

— Совершенно справедливо, — согласился Николя. — Я уверен, что оглушительные взрывы, бортовая качка, дым, смерть, стоны раненых и летящие во все стороны обломки кого угодно могут повергнуть в замешательство.

— Но вы принимали участие в сражении, иначе бы Его Величество не сделал вас кавалером ордена Святого Людовика.

— Я наугад стрелял во врага, а потом подбирал мертвецов и пытался спасти раненых.

Разговор принимал серьезный оборот, и Ноблекур решил разрядить обстановку.

— Интересно, какого черта его понесло на этот корабль? — задумчиво произнес он, разворачивая салфетку.

— Он вам ни за что не скажет, — ответил Лаборд. — Полагаю, ему захотелось подышать океанским воздухом.

— Мой отец, который всегда в курсе всего, — подала голос Эме, — и который, как я догадываюсь, явился одним из инициаторов поездки Николя, не выдал мне эту тайну, несмотря на все мои ухищрения.

— Эме, — перебил Николя, желая перевести беседу в иное русло, — я рад, что вы смогли разбить цепи, удерживающие вас подле принцессы, и вырваться на сегодняшний вечер.

Он взял ее руку и нежно поцеловал.

— Ах, — ответила она, — малышка не имеет никакой власти. Мне пришлось смиренно просить дозволения у другого лица, перед которым трепещет весь двор.

— У графини Дианы де Полиньяк, невестки той, другой Полиньяк, что беспрестанно высмеивает Мадам Елизавету за ее полноту, — подсказал Лаборд.

— Сия скандальная особа отличается крайне распущенным нравом, — заметил Бурдо.

— Деспот, запугавший принцессу, неумный дух, который не знает, что бы такое сделать, чтобы не дать ей поступить по-своему. Королю приходится понуждать принцессу к повиновению. Однако Господь оберег нас, ибо Полиньяк больше не садится на лошадь и исполняет обязанности придворной дамы крайне небрежно.

— В моей жизни образовалась пустота, — произнес Николя. — Вы должны заполнить ее. Что произошло за те два дня, что я спал?

— Город, — начал Лаборд, — как это ему свойственно, охватила очередная лихорадка. Наш современный Мирмидон, герцог Шартрский, около пяти часов торжественно въехал в Париж и вступил в Пале-Руаяль, где под бурные аплодисменты своих сторонников проследовал к себе в апартаменты. Аббат Делонэ вручил ему пьесу в стихах под названием «Вести с Парнаса».

— Тошнотворное, бездарное сочинение, — заметил Бурдо.